Наши юристы работают с пострадавшими от силового насилия уже без малого четверть века. И эта дистанция измеряется не годами, а сотнями человеческих историй. Порой их героям удавалось стойко пережить насилие и конвертировать свой опыт в задел на новую жизнь, нередко более счастливую, чем до соприкосновения с жестокостью.
Но всё же чаще мы вспоминаем обратные примеры. Примеры, когда страх, беспомощность и разочарование – типичные спутники тех, кто принудительно оказался в позиции слабого, – необратимо надламывали и разрушали людей. Они теряли семьи, здоровье, работу, стабильность и весь нематериальный капитал, накопленный до столкновения с пыткой. А порой и жизнь. Невозможно в точности предугадать, кто пострадает следующим и хватит ли у него сил на восстановление. Двадцать три года работы наших юристов показывают, что у оказавшихся в ситуации насилия нет единого портрета и одинаковых обстоятельств. Последствия травмы не всегда предсказуемы, а попытка их устранения – это зачастую игра с непредсказуемым концом.
Опыт Команды против пыток и различные исследования подтверждают, — что пытки, насилие и произвол в масштабе всей России – это аномалия, экстремальные проявления самых болезненных недостатков нашей правоохранительной системы, неудачным образом сливающихся однажды воедино. Пытают далеко не всех и не везде, но когда пытка случается, то мы считаем, что молчать о ней столь же преступно, сколь и совершать её. Нужно обличать виновных, порицать произошедшее и – самое главное и сложное – помогать пострадавшим вернуться в общество, чтобы жить полной жизнью и не распространять насилие дальше. Одна из целей работы правозащитников – сделать неприемлемой саму мысль о допустимости любых форм унижений – будь они физическими или психологическими – можно сделать неприемлемой.
Любой успешный путь начинается с рефлексии. Исследование ниже в очередной раз подсвечивает проблематику насилия с позиции тех, кто в него вовлечён. И речь не только о переживших и применявших пытки, но и о тех, кто находится словно на периферии произвола – друзьях, родственниках, правозащитниках и даже простых обывателях. Этот текст помогает понять, где находится точка входа в насилие, какие взаимодействия возможны внутри него и как люди борются за свои права и достоинство. Для нас важно, что данное исследование показывает примеры того, как о насилии говорят, как его понимают, и почему это важно.
Мы выражаем благодарность авторам исследования – независимым социологам, которые по нашей просьбе включились в этот разговор. Этот текст, как любое отдельное исследование, не может стать истиной в последней инстанции; кроме того, он не предлагает строгих определений для пытки и насилия. Не все его тезисы и выводы легки для восприятия. В некоторых моментах он оставляет пространство для несогласия, спора или самостоятельного осмысления. Материал рассчитан на тех, кто хочет и готов вовлекаться в дискуссию о насилии, его формах, предпосылках и последствиях. Он может шокировать примерами и сюжетами, к этому нужно быть готовыми.
Однако главная его ценность для Команды против пыток и вовсе не в описаниях, обобщениях и категоризациях. Он ценен нам тем, что в нём людские истории, зачастую остающиеся за пределами материалов уголовных дел, обретают лица. Лица, которые никогда и ни при каких обстоятельствах не должны были столкнуться с насилием.
ШИЗО – штрафной изолятор; отделение исправительного учреждения, где расположены камеры для нарушителей режима содержания, предполагающее существенное поражение в правах (например, запрет на свидания и телефонные разговоры, запрет хранения личных вещей и т.п.).
-- А вот это помещение, оно вам вообще запомнилось? Что это было за помещение?
«Когда мы начали работать, с 2017 года, у нас пошли обращения из одного города. Потом у нас были обращения из другого города на сотрудников уголовного розыска района. Потом у нас были жалобы из станицы, там тоже мы получили 7-8 обращений граждан, они жаловались на одних и тех же сотрудников уголовного розыска. То, что они применяют к ним пытки».
Роман, правозащитник
«Один из них зашел и говорит: «вы его не так пытаете, аппарат не так крутите. Дайте, я вам покажу, как надо». И вот я ждал момента, когда аппарат начинал крутиться, и там звук типа ограничения. Такой звон, после этого звона электричество переставало поступать. Я ждал этого момента и этого звона. Вот так издевались надо мной. «Ты, – говорит, – неправильно крутишь, дай, я побыстрее буду крутить».
Ильдар, имеет опыт задержания
«Он слышал мои крики, как я кричал, просил этого не делать, меня не бить, не лить кипяток и так далее, и просил людей, которые мимо ходили, мне помочь, а все… Но я одни ноги видел просто, я фиг его знает, кто там был. Но все равно, всем было все равно».
Даниил, имеет опыт заключения
Траектория человека в правоохранительной системе
«Только поднялись на этаж, меня сразу в лоб кулаком. И начали: «Давай, говори, как и что было, рассказывай». Я начал все так говорить, как есть. Говорят: «Ты врешь». Начали меня бить. По бокам, по рукам, потом в кабинет меня – лицом вниз на пол ложись, и начали дверью бить по голове, открывать дверь и бить. Икры отбивать, бедра отбивать и прыгать на них, скакать. А там под сто килограммов мужик. Потом один сказал: «Тащи кипяток». Начали лить на затылок, на щиколотки. Потом подняли меня, поставили около шкафа, снова начали бить по бокам. Один сказал: «Ты что думаешь, мы зря тебя сюда привезли, что ли? Да мы тебя сейчас вывезем и убьем к черту». Потом снова вывели в коридор, снова на пол, снова начали прыгать по бедрам. Люди ходили, всем пофигу было. Как будто это нормально, что бьют человека в коридоре прямо. Снова кипяток, снова полили на ноги, потом другой позвал пасынка. В другой кабинет. И он уже там ему сказал: «Сейчас если он не признается, то ты следующий». Сыну погибшей. Он говорит: «Я вообще ничего не делал, ничего не знаю. Никто ничего не делал». Ему говорят: «Ну, ты следующий будешь». Я когда это узнал, мне пришлось взять на себя то, чего я не делал. Чтобы его не били. И тогда они только успокоились. Потом мы сразу поехали к следователю, я все это повторил, пасынка отпустили домой, он был напуган, его трясло всего, у меня то же самое».
Даниил, имеет опыт заключения
«Раскрываемость для них [сотрудников] тоже очень важна. Иначе бы они не пытали. Если бы они делали только то, что им сказал следователь, они бы не пытали. Он сказал «отработать на причастность», они побеседовали. Потом сказали: «Ну мы побеседовали, все говорят, что никто не крал, мы свою работу сделали». Если бы был такой формальный подход, то тогда и пыток не было бы. Потому что, видимо, не было бы ответственности на оперативниках. Но, видимо, она есть, и какая-то мотивация, наверное, отрицательная. Скорее всего. «Ребята, либо раскрывайте, либо не знаю…»
Игорь, правозащитник, имеет опыт работы в прокуратуре
«Кто-то превышает полномочия, пытаясь свою работу выполнить. Бывает, задерживаешь… задерживают человека и случайно причиняют… вред здоровью. Это одно. А бывает, полномочия превышают, когда показания выбивают принудительно. А это уже… желание, опять же отчетность, раскрыть преступление по-быстрому, не особо напрягаясь – не бегать, не искать преступника настоящего, а поймал какого-то дурачка, побил его, он сознался, взял на себя и… Как формулировка-то? «Ложно воспринятые интересы службы» – вот так это формулируется в судебных документах. <...> Никто ведь не ходит, не рассказывает: «Вот я сегодня показания выбил». Это не афишируется. Все понимают, что это незаконно.
Николай, бывший сотрудник МВД
– Есть ли какая-то возможность по косвенным признакам предположить, что в этом деле, наверное, есть пытки?
– Да, если в деле есть признательные показания, например, то большие шансы. Можно спорить на деньги, что не просто так там появились признательные показания. Вообще, признательные показания – хороший критерий. Если человек принадлежит к какой-то уязвимой группе и сотрудники полиции понимают, что у него не будет денег на адвоката, он не знает, как функционирует система, не сможет попытаться организовать себе медицинское освидетельствование, то они чувствуют себя более безнаказанно».
Василиса, бывший член ОНК
«Вот со мной было – меня неделю каждый день вызывали на этап. То есть следователь просто-напросто подписал, чтоб на этап меня на неделю. То есть в 06:00 меня будили. Я собирался, и вниз в отстойник меня спускали, и я ждал, что за мной кто-то приедет от следователя, и куда-то повезут. Там очная ставка, или еще чего, или к следователю, неизвестно. Но меня никуда не возили. Я вот в подвале, в этом отстойнике и сидел до двух часов, а иногда и до трех часов дня. Не жравши ничего. Потом приходят, говорят: «Все, сегодня машин не будет, поднимайся наверх к себе в камеру». И все, тебя в камеру поднимают, домой. И вот так каждый день. Это психологическое такое вот давление, чтобы ты сознался быстрее во всех своих грехах».
Вениамин, имеет опыт заключения
«Его [подследственного] лупасить не надо. Но ему можно создать какие-то условия именно пребывания, содержания в СИЗО, в ИВС, где-то чего-то лишить. Где-то в конвое чуть-чуть его неаккуратно поводить. То есть начать какие-то такие физические напряжения. Понятно, что он взрослый человек, уважаемый, его никто лупасить не будет. Тут экономика, тут немножко другая специфика. А у нас в следствии все считают, что признание вины – это царица доказательств, хотя признание вины подозреваемым, обвиняемым по науке никогда не кладется в основу обвинения. Но все следователи, опера, все хотят явку с повинной с человека взять».
Станислав, адвокат, бывший сотрудник МВД
«Если они понимают, или видят, что человек «невменько» [невменяем], то, наверное, это все. Проблемы будут большие у человека, я думаю. Дай бог, его просто в отдел отвезут. Мне кажется, все очень печально в этом плане. <…> Вот конкретно в моем случае, я думаю, это были именно заработки. Но закрывание палок – это тоже абсолютная норма. Просто если бы они хотели закрыть палочку, они бы, наверное, все-таки что-то нам подкинули».
Евгений, имеет опыт задержания
«Тут получилось дело так, что наши сотрудники полиции разъезжали по поселку, видимо, в непристойном состоянии. Ребята стояли около дома, они [сотрудники] вышли из машины и начали к ним докапываться: «Кто вы такие? Вы чего тут делаете? Чего вам тут надо?». Они ответили, что мы вообще-то около своего дома стоим, просто разговариваем. Начальник полиции сказал: «Ты знаешь, кто я такой? Я тебе сейчас в багажник посажу, увезу тебя, куда хочу, и чего хочу с тобой сделаю». Мой сын отдал трубку телефонную другу, сказал «снимай», и его отпустили. На этом инцидент закончился. Через неделю приехали к нам домой, [сына] вызвали для беседы. И в течение 5 часов мутузили ребят в отделении полиции нашем».
Екатерина, мать пострадавшего от пыток в отделении полиции
« – А почему вот начальник [колонии] мог потребовать его убить, как он сказал?
– Но, видите, сам человек предполагает, что это связано с сухой голодовкой и жалобами. То есть этот человек не очень удобный был, жаловался много».
Игорь, правозащитник
«Нет никаких инструкций [как пытать]. Просто. «Пару вопросов вам зададим, вам надо будет на них ответить». И все. Больше ничего такого не было. Единственное, полицейские проходят психологию, да? И уже анализируя эту ситуацию, какая была, они выявляют слабые места человека. У моей дочери, допустим, слабым местом был этот мальчик. То есть она постоянно о нем спрашивала, где он, что с ним, все ли с ним хорошо. Они говорят: «Вот это и это. И я тебе разрешу его увидеть на 5 секунд, чтобы убедиться, что он жив-здоров». Или: «Сделай это, а мы тебя отведем к нему, чтобы ты посмотрела, какую-то помощь оказала». Вот такого плана манипуляции».
Кристина, мать задержанной
«Также психологическая работа тоже очень важна в плане моей работы. Наблюдать за реакциями человека и так далее. Очень много камушков, по которым можно вывести человека на чистую воду, так скажем. В общем, я вам говорю загадками, но, думаю, и так все понятно (здесь и далее в цитатах респондентов выделено нами. – Авт.)».
Юлия, сотрудница полиции
«Законодательство очень мягкое в этом плане. Я должен на это пойти, если осужденный отказался выполнять какие-то законные требования сотрудника. Я составляю на него бумагу, где все пишется, и законодательством [он] лишается каких-то привилегий, допустим. <...> Поэтому люди тоже, конечно, серьезные, не первый раз в зоне работают, то есть пытаются их, конечно, воспитывать иными методами. Там по-разному бывает. <...> Вот, представляете, осужденный сидит, сделал что-то, по факту он, допустим… Есть такое требование, он должен ходить в столовую, посещать общественные мероприятия независимо от того, что он хочет есть, не хочет, болит у него живот. Надо встать и идти в столовую, хочешь – ешь, хочешь – не ешь, это твое право, но идти ты должен на это мероприятие. Вот если он не вышел на это мероприятие, его можно привлечь к какой-то ответственности. Хорошо. Или матерился он, либо еще что-то он делал. Привлекли его к ответственности. А ответственность заключается в том, что посадили его в штрафной изолятор. Штрафной изолятор – это уже не пионерский лагерь, не отряд, а отдельные камеры содержания. Там условия пожестче, подъем, похуже шконка и поговорить-то не с кем особо. И когда он совершает что-то негативное, они там все нарушают, эти нарушения записываются, и он идет в штрафной изолятор, посидел он свои 15 суток, продлили ему 15 суток, все, вышел, дальше он делает все то же самое. Плюсом к тому, ведь он злостный нарушитель общественного порядка, так скажем, ему не дадут право на УДО, досрочное освобождение, уйти на колонию-поселение, на облегченные какие-то работы, то есть на послабление режима».
Марк, сотрудник МВД и ФСИН на пенсии
«Применяют от угроз до предложения УДО или запугивают, что ты никуда не выйдешь из ШИЗО. Человеку предлагают варианты, перечень дают. На каком-то этапе от угроз до благ, то есть обычно он как бы отказывается. То есть «мы тебе это сделаем, это сделаем, или ты скотина у нас сгниешь. Мы будем долбить, и будешь у нас в ШИЗО сидеть, мы там договоримся с блатными, чтобы жизнь манной не казалась». Формально по закону тебя будут отлавливать и давать сутки за то, что ты не поздоровался, эти наказания идут чисто, быстренько. Например, зашли в камеру, а тебя нет, или пошел в туалет. Или ты только встал и идешь помыться. Тебя подлавливают, что ты нарушаешь режим. Вот тебе пять суток. Или зашел и не поздоровался – значит, не уважаешь администрацию. Провоцируют. Замордовать – это спектр того, что можно сделать с человеком, чтобы превратить его жизнь в ад. Или могут альтернативу предложить, то есть «тебе УДО дадим, или свиданочку дополнительно дадим, мама приедет, или три дня свидание, или ты будешь сидеть в ШИЗО». Они же тоже психологи. У них есть механизмы, отработанные годами, десятилетиями, как работать с заключенными, чтобы они не вопили».
Мирон, правозащитник
«Бывают, собственно, законные методы воздействия, относительно. Можно приписывать человеку нарушение режима и помещать его в штрафной изолятор или в карцер, где условия просто по закону хуже, там у тебя нет передач и нет свиданий и так далее, ты не можешь днем сидеть или лежать. Важно стоять. Можно лишать человека доступа к любой интеллектуальной деятельности. Пыточные колонии, например, у них любимое занятие – это просто заключенные должны сидеть, ничего не делать весь день, не спать, не закрывать глаза, не читать, просто сидеть. В изоляторе ФСБ31 первую неделю люди находятся в камере, им не дают ни писем, ни книг. Единственное, что включено, – радио. И они начинают сходить с ума, потому что очень плохо, когда единственный твой источник внешней информации, особенно после пыток, после какого-то стресса, – это какое-то безумное радио с безумными песнями и анекдотами».
Василиса, бывший член ОНК
«Два года в Магнитогорской тюрьме был, постоянно били. Я весь синий ходил от их дубинок. Всего изобьют – а за что? Чем больше ты что-то спрашиваешь или требуешь от них (свое, положенное по закону), тем больше тебя и… Как говорится, для них ты враг народа. Начинают тебя и бить, и все <...> Но давят сейчас [в 2020-х гг.] маленько по-другому. Начинают тебе злостные нарушения делать, если жалобы пишешь – создают невыносимые условия. Через суд освобождают, пишут, что ты злостный нарушитель, суд тебе дает надзор в девять лет (до девяти лет может дать). <...> А так тебя в зоне сделают злостным нарушителем: одна передачка в год, ни посылок, ничего. Тяжелую жизнь создают. Бьют, конечно, но не как раньше».
Артур, имеет опыт заключения
-- Как вам кажется, можно ли было насилия как-то избежать? Или это просто прилетает, и с этим ничего не сделаешь?
-- Скажите, а где прошло Ваше детство? В какой среде Вы росли?
-- А случалось ли Вам иметь дело с правоохранительными органами до того случая?
-- Вы оказались крепче, чем они думали?
«Возможно, это у них слаженная схема, наверное, отлавливать людей, которые в каких-то местах определенных. Тогда же еще была открыта «гидра»32. И для них это обычная практика была: поездить, покататься по паркам, поискать того, кто чего-то копается. Но мы [с другом] даже близко к этому месту не были и просто увидели фары, и к нам подъехали. И сразу же начали выскакивать просто без удостоверений, без всякого «Здравствуйте, меня зовут такой-то такой-то», сразу «Покажите карманы». <...> [Стали] паковать, начали заламывать мне руки, после чего у меня шок. Я не понимаю, что я делал противоправного, противозаконного. <...> Я остался один с полицейским в «гражданке» и во время того, как за моего друга принесли деньги, мы находились на расстоянии друг от друга, со мной общались на отвлеченные темы. Потом как узнали, что мне не было 18, мне сразу же принесли салфеточки, воду».
Евгений, имеет опыт задержания
«До этого я сталкивался с правоохранительными органами только из-за своей внешности, потому что я азиат. И где-то, наверно, еще лет 8-10 назад меня регулярно останавливали, чтобы паспорт проверить, из-за чего я постоянно его ношу с собой. Я помню, что как-то раз на меня наехали, пытались наехать двое полицейских, когда у меня его не оказалось с собой. Но проходил мой друг, он заступился за меня, сказал, что это свой, я с ним учусь и всякое такое, поэтому у меня не было каких-то проблем на тот момент. Но я всегда к ним относился с недоверием, потому что всегда был неприятный осадок: почему вы меня регулярно останавливаете?»
Алихан, участник фокус-групповой дискуссии
Более того, как отмечают некоторые правозащитники, представители не доминирующих национальностей зачастую оказываются ущемлены в правах. В частности, закон остается слепым в случаях, когда в отношении данной группы людей совершается насилие.
«На заре нашей работы, связанной с расследованиями пыток, избили сильно в Следственном комитете человека, гражданина Узбекистана. И в Следственном комитете нам честно сказали, что они не будут возбуждать дело, потому что если бы его убили или если бы он был русский, они возбудили бы дело... Но в ситуации, когда не убили узбека, они возбуждать ничего не будут».
Василиса, бывший член ОНК
«Мужчины чаще совершают преступления по статистике. Не знаю, я бы тут сказал, что у нас слишком маленькая выборка, чтобы какой-то средний портрет жертвы нарисовать. Вообще, по идее, это любой человек может быть».
Владимир, правозащитник
«Угрожали, что отчислят, что не найду работу, вся моя семья работу не найдет. В частности, мой муж и дети, которых вообще нет. <...> А со мной по этому уголовному делу идут еще два мальчика. У них все было иначе. То есть они всегда высказывались очень агрессивно, очень стойко. И они, видимо, решили, что их легче всего напугать. У них была выломанная дверь, их ставили на колени. Там были омоновцы с автоматами, а со мной они, видимо, всегда думали, что можно как-то запугать и договориться. И они как-то так: «Ну мы же с вами хорошо общаемся. Давайте мы еще будем общаться». И всегда так высказывались».
Руслана, имеет опыт задержания
«[В женских колониях] тоже есть насилие, но там другая система. Женщин будет легче подавлять. Их легче подавлять. У них похуже – у них нет кастовой системы».
Мирон, правозащитник
«Остановился гражданский автомобиль, сбили с ног, засунули в машину, и там началось все. Они на меня пытались изнасилования повесить. Чтобы вы понимали, у них опознание, знаете, как проходит? Открывается дверь, заходит девка, на меня смотрит и говорит: «Не он». Я говорю: «В смысле не он?» А оперативник мне отвечает, что это было опознание, тебе повезло, это не ты. Я говорю: «Странно… странно у вас тут все происходит». Потом ограбление лесобазы какой-то они мне пытались… но я не подошел, там было лицо кавказской национальности. Потом, дай бог памяти, у какой-то цыганки я снимал сережки где-то в подъезде в каком-то. Ну короче, в общем, в итоге они мне выдумали уголовное дело, которого не существовало вовсе – магазин, который якобы я ограбил».
Петр, имеет опыт заключения
«Ну и опять же, я так скажу, вижу издалека как бы. Я их увидел, но я-то что, я не придал значение, что там сидят сотрудники полиции. Ну и плюс одного я уже потом вспомнил».
Петр, имеет опыт заключения
«Мне нужно было ехать на собеседование, и время поджимает. Он [полицейский] меня поймал прямо перед выездом, и поэтому я немножко с ним соглашался, потому что сначала не хотел пальцы катать [сдавать отпечатки пальцев], говорил, что вот я опаздываю, может, отпустишь. А он говорил: «Вот пальцы покажешь, я тебя отпущу». Я говорю: «Ну хорошо, давайте откатаем». И пошли на эту процедуру».
Василий, имеет опыт задержания
«Избежать [этого случая] можно было. Когда к тебе приезжает сотрудник полиции и приглашает тебя для разговора, [можно] вообще [в участок] не ходить. Вот и все. Таким образом можно было избежать инцидента. А если хотите пообщаться, присылайте повестку. И это будет законно, и будет видно, откуда чего идет и откуда ноги растут. А тут никаких документов нет, ничего не зафиксировано, ничего. Все! Ничего нет».
Екатерина, мать задержанного
«Она идеальный заявитель! Вот то, как сделала она, прямо… <...> «Вы меня тянете за волосы», то есть [озвучивает] то, чего не видно, и это очень важно. И человек находится в стрессе, ее избивают. Я просто поражен выдержке. На самом деле, это очень сложно. И видно, что человек именно хорошо прочитал соответствующую литературу, идя на митинг. И она: «Я подпишу вам отказ от дактилоскопирования. Вы не имеете права. Пятьдесят первая статья, персональные данные там, отпечатки». Все просто идеально! 10 из 10, можно сказать!»
Роман, правозащитник
«Видимо, так и есть, что по политическим делам они дергают каких-то сотрудников из уголовного розыска, потому что мы, вроде как, опасные».
Василий, имеет опыт задержания
«Помимо физических унижений, там еще и вопросы, связанные с унижением этой девушки. То есть фразы, что «вы враги государства»… «Путин нам сказал». <...> Мы [правозащитники] вообще регулярно это слышим».
Роман, правозащитник
«Перед тем, как писать [жалобы], писать надо, нужно все-таки уметь действовать грамотно. И в этом плане у нас, конечно, вообще просвещения как такового нет. На самом деле, тюрьма, по большому счету, ничем сильно не отличается от обычной гражданской жизни. И там, и там проблемы случаются, или они есть; и там, и там их надо решать; и там, и там они не решаются наскоком, они везде требуют определенной процедуры, определенного времени, определенного терпения. И если это игнорировать, то к чему это приводит? Приводит к конфликту. Иногда яркому, очень тяжелому, иногда к скрытому, но тем не менее все равно к конфликту и к большим потерям для всех сторон. На самом деле все теряют, я уверен. Но никто даже из сотрудников тюрьмы не просыпается утром и не целует жену с мыслью «вот сейчас приду на работу и буду гадости творить подряд». То есть и заключенным, и сотрудникам. Ну нет этого же, давайте честно. Все люди хотят наоборот, делать что-то хорошее, то есть [жить] по тем правилам, на которые они согласились. Но поскольку и та, и та сторона много чему не научена, в результате возникает куча проблем у всех».
Серафим, бывший сотрудник уголовного розыска, имеет опыт заключения
«Я-то, конечно, не то что не боюсь, ну сделают, ну что они могут сделать? Как они в тот раз сказали ему: «Не дай Бог никому, чего расскажешь – мы тебе голову расшибем». Вот так говорят ребенку глупому. <...> Вот Петька натворил там чего-то, а тут, говорит, бумажки какие-то ему подсовывали. А он ни писать, ни читать еще не может. Какую он им может бумажку подписать, если он писать еще не может?»
Екатерина, мать задержанного
«Когда один из омоновцев стоял у меня на шее ногой, я ему сказал: «Не жми, у меня конструкция металлическая на втором, третьем позвонке, на позвоночнике». Он посмотрел, я в футболке был. Он футболку спустил, посмотрел шею. «А где? – говорит. – Как устанавливали?» Он меня перевернул, посмотрел, да, действительно шрам есть. Обратно перевернул меня и всей массой на шею встал. Тогда я почувствовал адские боли, что у меня там все сломалось, и звуки такие жесткие я почувствовал. «А что ты до сих пор не сказал?» Обратно перевернул. И всей массой на меня встал. Килограммов 90.
Ильдар, имеет опыт задержания
«Потому что заключенные… Которые просто сами себе наносят повреждения для того, чтобы, как они говорят, «попасть на больничку». То есть он себе там вены порезал, его отправили в больницу, полежал там, восстановили и опять его вернули в зону. Как они сами говорят, «вскрываться пришлось». Его допекли сокамерники или кто там был, обстановка окружающая такая, что он сам себе вскрыл вены... Понимаете? Естественно, это больше демонстративно, чем попытка как таковая».
Иннокентий, судебно-психиатрический эксперт, тесно работает с ФСИН
«Без холодильника я не могу держать инсулин, мне нужно в холодильнике его держать. Если я его держу не в холодильнике, он перестает нормально действовать. Раз нет инсулина – все, хана. Он у меня упал – я труп, он поднялся – я тоже труп, разговаривать не могу, все прочее. Поэтому 16 вызовов скорой, дважды госпитализация в больницу, потому что, когда врачи меряют, у меня сахар 32 [ммоль/л при норме диапазона 3,3 до 5,5], и инсулин мой не действует, потому что он перегрелся в горячем помещении».
Серафим, бывший сотрудник уголовного розыска, имеет опыт заключения
«Там [в медицинской экспертизе] достаточно большой перечень вопросов, направленных на установление причинно-следственных связей между действиями медицинских работников и причинами, которые способствовали причинению этой травмы – то есть действия каких-то неустановленных лиц. Эту экспертизу мы ждем: дело в том, что она имеет очень большое значение, и, возможно, будет возбуждено уголовное дело. Наконец-то! <...> Обычно заявители сразу же (если не успевают, то вместе с нами) идут в травмпункт и фиксируют травму как можно быстрее. Это является отправной точкой для доказывания. В колонии это не так – сами знаете, это невозможно по большей части. У него [заключенного] в результате травмы были причинены в мае, а что-то отмечено в медицинской документации о том, что ему мазь выдали, – спустя несколько недель. Но в дальнейшем он обращался регулярно, и в дальнейшем записи были, и он был отправлен на МРТ – ему [его] делали даже в исправительной колонии. Логически выстроив всю цепочку происходящего, добившись того, чтобы следователь опрашивал после нас всех свидетелей и очевидцев (мы тоже опрашивали всех возможных очевидцев), мы добиваемся того, чтобы действительно был указан факт причинения ему телесных повреждений пока что неустановленными лицами, хотя мы знаем, кем. И хотя бы в рамках официального расследования был вынесен рапорт о том, что ему были причинены тяжкие телесные повреждения. То есть о наличии признаков состава преступления».
Антон, правозащитник
В этой ситуации особенно проблематично то, что врачи, хоть и являются в некоторой степени обособленной группой работников в колонии, все же интегрированы в систему ФСИН и не действуют полностью автономно33. Кроме того, врачебный персонал не взаимодействует с заключенными напрямую, а любые решения, в том числе о медицинской помощи, принимаются при посредничестве других сотрудников колонии. В результате стандарты оказания медицинской помощи определяют не столько медики, сколько сотрудники ФСИН, а сами медики привлекаются для осуществления давления на заключенных или сокрытия доказательств такового.
«Я думаю, да, что если у него [заключенного] активный адвокат, активные родственники, которые навещают, то у него меньше риск, наверное, подвергнуться каким-то пыткам, я бы сказал. В любом случае какая-то минимальная публичность – это лучше, чем ее полное отсутствие».
Владимир, правозащитник
«Есть такие незащищенные слои, то есть люди небогатые. Особенно это работает в каком-нибудь районе, в глухой деревне, где менты знают, что эти люди особо шум не поднимут никак. Они не очень активные, небогатые, живут тихо, спокойно. Возможно, что пьют. В общем, контингент не самый благоприятный, скажем так. И на них, конечно, полицейским можно палки делать очень легко. У нас случай был. Один из заявителей после того, как его забрали в полицию, умер. Но там расследование еще идет. Полицейские говорят, что он просто от эпилепсии умер. Мы расследуем и думаем, что есть причастность сотрудников полиции. Мы знаем, что раньше к этому человеку постоянно приходили сотрудники полиции, постоянно липовые административки на него составлялись. Просто участковый делал на нем палки за какую-то фигню, например, за распитие в общественном месте. Просто на нем поднимал статистику, и он знал, что тот ничего не сделает».
Игорь, правозащитник, имеет опыт работы в прокуратуре
«Они вообще вынудили меня позвонить матери. И она ко мне туда тоже приехала, и они пытались потом еще и на нее давить. В частности, уголовная статья и вот это все по кругу».
Руслана, имеет опыт задержания
Геннадий, имеет опыт задержания
«И может быть такое, что заключенные по тем или иным причинам не готовы с нами говорить. Но мы настаиваем на том, чтобы заключенных к нам в любом случае привели, потому что была, например, история в одной из колоний, когда у нас была информация, что человека искалечили, и поэтому мы вызвали, сказали, что хотим с ним поговорить. Нам принесли письменный отказ от общения с ОНК с его подписью. И мы сказали, что нас не волнует его письменный отказ, потому что вообще-то в законе не написано, что можно отказываться от общения с ОНК, и мы хотим этого человека увидеть. И действительно, когда его привели, мы увидели, что у него искалечено лицо, и это была важная информация, мы смогли ее зафиксировать. Ему потом она тоже пригодилась, когда он освободился и пытался восстановить как-то свои права. Но в той ситуации он никак не мог дать понять нам, какая у него позиция, поскольку он находился в той ситуации, когда он был вынужден делать то, что сотрудники ему говорят. <...> И на порядки там [в колонии] напрямую жаловаться, конечно, нельзя, иначе будет очень плохо. Но можно жаловаться на что-нибудь другое. Можно жаловаться, например, на то, что происходило с тобой в другом учреждении. Это вообще безопасные темы».
Василиса, бывший член ОНК
«Там, помню, женщина одна была, в принципе очень хороший спецприемник, даже, можно сказать, образцовый. Она без определенного места жительства, алкоголичка, и ее туда доставили. С кем ее содержать, если все там более-менее приличные женщины попадаются? В общем, ее отмыли, дали ей какой-то халат, она стала чистенькая в этом халате».
Арина, правозащитница
Люди с зависимостями«Потому что человек пьет сильно, он уже очень болел от этого, от алкогольной зависимости страдал. И участковый увидел. Почему бы на нем не поднять себе статистику? И это сплошь и рядом происходит, к сожалению, и люди не пытаются как-то защитить свои права, не жалуются. Не знаю, почему. Поэтому в зоне риска ранее судимые, в первую очередь, 100%. Их прямо очень любят. Ну, и в целом, какие-то люди неблагополучные».
Игорь, правозащитник, имеет опыт работы в прокуратуре
«В первый раз я пришел в камеру, там на бетонном полу лежала женщина. Меня это удивило. Я говорю: «В чем проблема?». Она говорит, что на второй ярус не может залезть. Потом я начал заниматься проблемами женщин. Они [сотрудники] обещали, что выполнят, что женщине найдут место. Через четыре дня я пришел: женщина как лежала на полу, так и лежала <...> Мы уже случайным образом выявляли выкидыш, прерывание беременности, потому что это не фиксируют нигде. Эти вещи не фиксируют. Нигде статистика не проходит. Попробуйте найти смертность, травматизм среди детей ФСИН. Статистику ФСИН. Ее не найдете».
Мирон, правозащитник
«Это не просто какой-то купейный вагон, решеткой [отделка] и все. Рядом может ехать мужской вагон с туберкулезниками, которых везут в больничку в какой-то другой регион. Тут же дети с мамками. И вот так они болтаются, каждый за решеткой, их обычно набивают человек по восемь, по двенадцать. И как они там? Это же дикость. Для нормального человека это дикость, а у нас [во ФСИН] это нормальное явление. Никто об этом не говорит, потому что никто не знает».
Мирон, правозащитник
«У него документы мужские, а части женской груди [сохранены], или там орган мужской, причем документы еще мужские. Вот он сидит в этой колонии… Куда его впустить? В мужскую колонию, где будет насилие? У него физиология женская. Я смотрел эту экспертизу, там репродуктивная функция сохранена, то есть при определенных условиях трансгендерный мужчина может родить, потому что эти функции остались. А он идет в мужскую колонию. Понимаете? Это пока еще единичные вещи. Но эти случаи есть».
Мирон, правозащитник
«Если дело связано с ориентацией или каким-то образом известно в мужском учреждении, что человек имел какие-то сексуальные контакты с другими мужчинами на воле, то понятно, что он окажется в какой-то унизительной, плохой ситуации – его будут этим шантажировать. Такие вещи мы понимали заранее и иногда пытались как-то контролировать».
Василиса, бывший член ОНК
«Везде замки, то есть ты проходишь какие-то там железные двери, карточные пропускные пункты. Ты понимаешь, что ты за какой-то оградой и просто так тебе оттуда не уйти».
Руслана, имеет опыт задержания
«В судах по условиям содержания, когда я заявила, что не было постельных принадлежностей, представитель ФСИН заявила: «потому что у нас не перевозка людей, у нас перевозка спецконтингента».
Алия, активистка, имеет опыт заключения
«Мне не позволяют мои, так сказать, устои трудиться на администрацию, на мусоров».
Вениамин, имеет опыт заключения
«[Я приехал в место заключения, и те, кто там был, уже писали жалобы]. Сплоченности было меньше – один-вдвоем [писали]. По факту, они [заключенные] ничего не могут сделать. А так – нас собралось побольше, я это все организовал, собрал в кучку нормальных людей, и дело пошло-поехало. Потому что уже легче намного».
Артур, имеет опыт заключения
«Сотрудники колонии тоже говорят: «А что это вы осужденными-то занимаетесь? Наши права тоже надо защищать, мы тут сидим с ними возимся, мы тоже страдаем». <...> Другой работы нет, предположим, поселочек, удаленный от центра, есть работа только в колонии. Они говорят, что эти срок свой отсидят, а мы здесь продолжим с утра до вечера каждый день на работу… А я им говорю, что ничем помочь не могу. Никто их тут не держит».
Арина, правозащитница
«Один из них, даже когда после пыток, всего, когда меня туда завели, он спокойно начал со мной разговаривать: «Почему ты не скажешь?» Он когда мою фамилию услышал, [спросил]: «А этот, он кто тебе?» Он назвал имя одного человека. Я говорю: «Это мой двоюродный брат». «А почему ты раньше не сказал? «А то я б тебе чем-то помог там. Я с ним работал в ОМОНе». Потом он маску снял, с меня пакет снял, с головы, сигареты дал, воду дал. <…> [Его коллеги видели, что он снял маску], один из них сказал: «Почему ты маску снял?, он тебя запомнит, мало ли чего, он заявление напишет». «Нет, он свой пацан. Я, – говорит, – с его же братом работал».
Ильдар, имеет опыт задержания
«Если мент неправ, и при этом он здесь и сейчас, грубо говоря, в каком-то замесе кого-то бьет, то второй мент его будет поддерживать. Он, возможно, как-то это все [избиения] станет нивелировать, растаскивать, но он все равно будет вытаскивать своего в первую очередь. Потому что даже в таком столкновении, пусть оно будет словесное или физическое, ты всегда, как бы так сказать, всегда за своих. И если ситуация, что свой не прав, ты все равно будешь за него, скажем так, чтобы его вытащить. То есть ты видишь, что он творит херь, что он может влететь, но ты его вытаскиваешь из этого, покрываешь. Я вам даже так скажу насчет личных переживаний, я знал, допустим, что вот этот человек – взяточник, и его тут хлопнули, и мне было его жаль, потому что он свой, и все».
Матвей, бывший сотрудник МВД
«Нельзя показывать такие вещи народу, надо их тихонько сразу сажать на очень много [лет] <...> То есть это система целая. Ведь это поймали генералов – надо увольнять сразу кучу народу. Не только этих генералов, это окружение надо увольнять, потому что все всё знали. Это надо, не знаю. Не знаю, чего надо делать, но надо делать очень тихо».
Яков, бывший сотрудник МВД
«Это только у нас в России 24-летние мальчики бывают. Потому что воспитывают мальчиков, а не мужчин и войнов. А потом валят- психологи не доглядели, начальник довел, с работой не справился, ВВК прохлопала, коллектив равнодушный, дежурный гад оружие вовремя не забрал. Все виноваты, всех привлечь, а что родители овцу жертвенную воспитали, а не мужика никто не предъявляет».
«Увязывать суицид и профдеятельность... наивно».
«Там что институт благородных девиц внимательно к нему относиться, больше сотрудникам заняться нечем ,меня пацана двадцатилетнего на улицы выкинули одного без мамок нянек и со своим умом доходил до всего»
«Наверное ,тебе тоже сваливать надо, не для тебя эта работа раз такие мысли посещают».
«Девушка Вы уж извените но Вам надо детей расти, а не в милиции неокрепшую женскую психику ломать и свою материнскую любовь направте на маленьких дитишек, а не на 24 летних детей».
«Все мы сидим и ждем лагеря, когда в лагерь нас отправят. И тогда с тобой начинают опера работать, чтобы уговорить тебя остаться работать в хозчасти быками. Вот тогда они могут и избить тебя, и свинью тебе подложить какую-нибудь, также в камеру подкинуть или сотовый, или еще чего. Всякими такими незаконными методами шантажировать тебя, что, мол, у тебя статья вон какая, приедешь в лагерь, а мы стукнем, что ты, мол, на нас работал, на администрацию, там тебя сразу в обиженки засунут. Так что думай, оставайся. Это с молодыми так поступают. Поэтому много, до 50%, быков – это подставленные операми. <...> Над быками и глумятся, во-первых, мусора, а во-вторых, постоянно... То есть они чувствуют на себе такое брезгливое отношение от зэков, что и те не считают за людей, и эти не считают за людей. То есть они меж двух огней оказываются. И там вообще может выжить только самый последний подонок».
Вениамин, имеет опыт заключения
«Я им [сотрудникам ФСИН] всегда говорю: «Грань между заключенными, подследственными и вами очень тонкая. Вы находитесь в одной лодке, в одном пространстве. Только каждый имеет другой статус, а жизнь, в общем-то, у вас проходит одна. Отличие только в том, что они в камере, а вы как бы на свободе, но в тех же условиях, в том же здании. Поэтому вам тоже нужна помощь».
Михаил, священнослужитель в СИЗО
«Солдат же понимает, что он через два года – тогда служили два года – уйдет домой. И ему ничего не грозит. А в следственном изоляторе придешь, скажешь: «Еще раз увижу, что на кастрюле жирный налет, твое пребывание в следственном изоляторе продлится на полгода-год». Поэтому там было немножко другое. Что сказал – они тут же все исполняли беспрекословно. Солдат надо было гонять, а этим надо было только «мяу», и они уже все исполняли».
Елена, сотрудница ФСИН на пенсии, бывшая сотрудница МВД
«Очень жесткая иерархия. Абсолютное отсутствие какой-либо демократии, у подчиненных нет какого-то права голоса, хотя вроде как даже процессуально они иногда имеют право на это. Но к сожалению, по сути все сводится к тому, что то, что сказал начальник, то и надо делать, даже если ты с этим не согласен. Отношения тоже в коллективе соответствующие. То есть я увидел какого-то злого босса, злого начальника, который там сидит до 6-7 вечера, и пока он не уйдет, никто не встанет и не пойдет. Хотя вроде как рабочий день у них официально по ТК закончился, но раньше начальника никто не идет. Все пытаются выслужиться, все мечтают о повышении, все мечтают уехать и стать каким-нибудь прокурором района, жить хорошо и радоваться жизни. Все занимаются своими делами, работают, конечно, но без особого энтузиазма».
Игорь, правозащитник, имеет опыт работы в прокуратуре
«Я не готов был к той роли марионетки, которой сказали – сделал. Сейчас я процессуально самостоятельный адвокат <...> И живу, и никто мне слова не скажет. Я захочу – в девять проснулся, захочу – в десять, захочу – ночью буду работать, то есть я сво-бо-ден. Как в песне: «Я свободен, словно птица в небесах».
А в системе я бы сидел с утра до ночи, херачил бы как ненормальный, получал бы три копейки. И каждый на улице мне бы тыкал, плевал бы в спину: «Это мусор там идет, да, это мент». Почему? Потому что все знают, что в ментовке работают – такой стереотип сложен – люди нечестные, непорядочные, сами преступники, сами крышуют кого-то, чего-то, бьют кого-то, совершают преступления».
Станислав, адвокат, бывший сотрудник МВД
«Страшно было, потому что смолоду я всю жизнь провела в погонах <...> Первое время на гражданке мне было очень тяжело, потому что я привыкла [говорить] «Да, так точно, есть». Поступил приказ, ты обязан его выполнять. Приказы командиров не обсуждаются».
Елена, сотрудница ФСИН на пенсии, бывшая сотрудница МВД
«Я даже знаю случай, в одном следственном изоляторе работал человек, сотрудник, его ненавидели все – и свои, и те, кто находился под стражей. Он ушел, его перевели, все вздохнули с облегчением. Причем сами сотрудники знали прекрасно, что его ненавидят. И те, кто сидели под стражей, тоже такие: «Ура-ура, его нет, слава богу, убрали!»
Арина, правозащитница
«Все смирно, по струночке. Командир главный – командиру нужно обязательно “подсоснуть”, старшего подогреть – часы подарить. Все нормально, все четко».
Евгений, имеет опыт задержания
«Представьте, наверху, например, кто-то хочет заработать деньги коррупционным способом и внизу дает устное указание: «По уголовному делу номер такой-то нужно, чтобы было принято вот такое решение. Я начальник, я так хочу». А человек, к которому такая просьба поступает, начинает задумываться: то ли начальнику угодить и просьбу эту выполнить, то ли навлечь на себя гнев. Именно один в один такие действия явились причиной моего ухода в свое время. Понимаете, когда говорят: «Почувствовал себя великим! К тебе уважаемые люди с просьбами обращались, а ты не выполнил. Пора уходить» <...> Бери деньги сам и делись. Либо уходи. Нельзя сидеть на мешке с деньгами – сам не берешь и другим не даешь. И когда я первый раз столкнулся с такой, назовем это нештатной, ситуацией, я уже был матерым старшим лейтенантом, который мог встать на совещании и генералу сказать: «А я, товарищ генерал, с Вами не согласен». И боковым зрением увидеть, как мои начальники, руководители, майоры, подполковники «втянули головы в плечи», потому что следующий вопрос генерала: «Так, подчиненный, встать. Кто воспитал?»
Борис, адвокат, бывший сотрудник МВД
«Там есть какая-то градация иерархичная: воры, бродяги, стремящиеся… В общем, есть люди, которые берут на себя ответственность, бремя авторитета, или у них уже есть этот авторитет. И они управляют. Они хотят каких-то благ, послабления от ФСИН, а ФСИН хочет, чтобы не было бунтов, побегов. Соответственно, там возникают какие-то очень странные нормы, типа… это обсуждаемая норма, она озвучиваемая, она очень глупая, но она озвучиваемая. Это не какая-то основная норма, но она доводится время от времени, где-то ее можно услышать. Не то, что ты живешь в колонии, и тебе сразу об этом говорят, но тебе говорят в какой-то момент, что если вдруг ты решил бежать, то должен поставить в известность, то есть сообщить об этом вору, который главный по подъезду, по области вашей, феодалу этой структуры. Это же бред. Очевидно, что он тебе будет выговаривать, потому что ему на х*й не нужны побеги, особенно массовые побеги, потому что это все будет приводить к давлению, к проверкам, закручиванию гаек. Это не нужно на х*й вору, скорее всего».
Юрий, имеет опыт заключения
«Обиженных за людей никто не считает <...> Никто, от этого никто абсолютно не застрахован. При мне в бараке одного в обиженку отправили, он бычки собирал. Ему раз замечание сделали, два замечания сделали. Он не понимал. Все, его в обиженные определили. <…> Его ведут к смотрящему лагеря всего. Там собирается определенный круг, и его определяют в обиженные. Потом делают объявление по всему лагерю, что такой-то такой-то с сегодняшнего дня обиженный. Вот и все. <...> Он опускается ниже травы, тише воды и глаз не поднимает, выполняет любую команду. Любой зэк ему может команду дать, что сделать».
Вениамин, имеет опыт заключения
«Вся эта система, ФСИН, она построена на психологическом насилии и дисциплинарности <...> Это работает и с заключенными, этими «мужиками», которые сидят там. [Их] гнобят, как-то давит на них, с одной стороны, теневая администрация, с другой стороны, реальная администрация ФСИН. А тут вот эти касты еще. Надо, конечно, над ними поиздеваться. Или там какие-то более слабые люди, твои же коллеги «порядочные», но можно из них сделать, например, «козлов», в смысле как-то подставить».
Юрий, имеет опыт заключения
«Права сотрудников не то что нарушаются, их некому отстаивать. Они у них есть, права сотрудника, но их никто не отстаивает, за них никто не борется, кроме как сами сотрудники, а сами сотрудники находятся под давлением. Вот если опять колония, они находятся на двух полях: с одной стороны давит руководство, а со второй стороны осужденные давят. Они под колоссальным давлением находятся».
Марк, сотрудник МВД и ФСИН на пенсии
«Но уже в дальнейшем я понял: если ты судим, то никто с тобой даже разговаривать не будет».
Петр, имеет опыт заключения
«Допустим, я сейчас захочу получить президентский грант. Я не захочу, но чисто теоретически. Я в категории «обвиняемый». Кто мне даст президентский грант? А никто не даст».
Серафим, бывший сотрудник уголовного розыска, имеет опыт заключения
«Когда мой друг вышел [из тюрьмы], я его встретил, я его очень много расспрашивал о том, как в тюрьме. Просто мое любопытство: какие законы, как. В моем понимании это совсем другой мир, он никак к человеческим понятиям не относится. Вот как мы на улице общаемся и в тюрьме – это все совсем разное».
Олег, участник фокус-групповой дискуссии
«Если в Советском Союзе была, наверное, политпрограмма, на заводах проводили, что пить нельзя, то сейчас с населением никто не работает. Никто не объясняет в школах, кто такой полицейский, кто такой прокурор».
Петр, имеет опыт заключения
«Я всегда говорил, что ментально здоровый человек не пойдет в мусарню работать».
Участник онлайн-обсуждения
«То есть опыт жизни же тоже, как говорится…Я вам честно скажу, будет он идти без формы, сотрудник полиции, я имею в виду следователь либо оперуполномоченный. Участкового, может быть, я и не узнаю. Участковый ближе к людям, ближе к народу, он работает с людьми. А вот этих я вижу сразу: по походке, по выражению лица, по взгляду. Мы часто с женой идем, я говорю: «Мент идет». А она говорит: «А как ты это узнал?». Я говорю: «Так посмотри на него». Она смотрит, говорит: «Да человек как человек». Подходит, садится в машину, а у него на заднем сиденье фуражка лежит».
Петр, имеет опыт заключения
«Он раз 10 становился заслуженным оперуполномоченным Российской Федерации. Вот он человек своего дела. Он видит всех. Мы с ним, когда в первый раз встретились лицом к лицу, а он стоит, зачитывает твое личное дело, ты должен назваться. И он на меня смотрит и говорит: «Это не ты». Понимаете, он просто на меня взглянул и сказал: «Это не ты».
Петр, имеет опыт заключения
«Если бы не все эти моменты в моей жизни, которые я увидел, я, наверное, был бы совсем другим человеком. <...> Знаете, у меня есть еще такой приоритет: я когда у человека спрашиваю, что такое статья 105-я Уголовного кодекса, он стоит на меня смотрит, говорит: «Я не знаю», я [говорю]: «Какой же ты счастливый человек». То есть 105-я известная, это убийство. А когда человек говорит «я не знаю, что такое статья 105-я», я говорю: «Какой ты счастливый, ты ни разу не столкнулся с Уголовным кодексом». Просто ни разу. По-любому, когда человек где-то попадает, он достает книжку, Уголовный кодекс, начинает ее читать, и в итоге он запоминает, что это убийство».
Петр, имеет опыт заключения
«Пока я был в Анапе, созвонился со знакомым, с которым я познакомился в СИЗО. Его тоже освободили. Я ему позвонил, спросил на счет работы, он говорит: «Да, вообще не вопрос, где сейчас есть?» Я говорю: «Я в Анапе, отдыхаю сейчас в санатории». Он говорит: «Давай я приеду и тебя заберу?» «Да подожди, – говорю, – сейчас я отдохну три недельки, а потом я подъеду, куда ты скажешь». Мы встретились с ним и уехали туда, где он жил и работал. Где-то с полгода я, наверное, там проработал, может, чуть меньше. Потом он меня отправил к своему знакомому по электрике работать в другой город».
Виталий, имеет опыт заключения
«Есть такая штука, что полицейские держатся вместе. Это факт. И когда вы приходите работать в полицию, со временем гражданские друзья начинают отваливаться; ну, не то чтобы отваливаться – с ними меньше общаетесь. И вы в какой-то момент как будто бы проснулись ото сна, очнулись ото сна и увидели, что вокруг вас одни менты. Менты встречают с вами Новый год. Вы вышли замуж за мента, вы… у вас там всякие крестные менты. И вы понимаете, что это странно, но это невозможно остановить».
Элина, бывшая сотрудница МВД, психолог-криминалист
«Главное – интересно всегда, когда люди уходят из лагеря, когда с ними прощаешься, они обещают писать, звонить, помогать, но стоит ему за порог лагеря выйти – день, два и все, и человек пропал. Это старые зэки нам еще в старом СИЗО объясняли. Это реакция организма, любой организм психологически, чтобы забыть ужас, что-то плохое, старается обрубить все концы, чтобы ничего тебя и твою память не связывало с этим».
Вениамин, имеет опыт заключения
В любом случае стигматизированный человек, каково бы ни было происхождение его стигмы, «может обнаружить, что чувствует себя неуверенным относительно того, как мы, «нормальные», будем идентифицировать и воспринимать его». Это общая характеристика распространяется и на заключенных, и на правоохранителей.
«Два человека [пытали], из них два сотрудника оказались, одного я так знал, а второго вообще не знал, он моложе меня на каких-то 10-11 лет. В ходе разбирательств в Следственном комитете я узнал, что он вообще сосед мой. Буквально переулок у нас разница. Там буквально 150 метров».
Ильдар, имеет опыт задержания
«У меня как-то было, работал на фирме, и я полгода не предоставлял документы. Они мне говорят, давай тебя официально устроим. «Не, не буду, – говорю, – не хочу”. <...> Через полгода служба безопасности предоставила им всю информацию обо мне. И он [руководитель] мне звонит, говорит приехать в офис. Приезжаю. «А чего ты нам не сказал, что у тебя вот такое прошлое?» Я говорю: «Представьте, я вас первый день знаю, я прихожу к вам в офис и рассказываю всю свою подноготную и говорю: возьмите меня на работу!»
Петр, имеет опыт заключения
«А соответственно, если нет опыта, куда ты пойдешь? Есть военный билет, можно пойти в правоохранительные органы, там отслужить какое-то количество лет и получить бесплатное жилье».
Арина, правозащитница
Серафим, бывший сотрудник уголовного розыска, имеет опыт заключения
«В системе я бы сидел с утра до ночи, херачил бы как ненормальный, получал бы три копейки».
Станислав, адвокат, бывший сотрудник МВД
«Честно вам скажу, это были голодные времена».
Элина, бывшая сотрудница МВД, психолог-криминалист
«Очень много курящих. Практически все. И безусловно, курение в камере. Это очень тяжело, дышать трудно. И потом вся одежда очень прокуренная. Это запомнилось».
Алия, активистка, имеет опыт заключения
«Да, было неприятно, что это не особо чистое, не особо свежее, старое все такое».
Елена, сотрудница ФСИН на пенсии, бывшая сотрудница МВД,
«Я встретился с очень сложным, неприятным для меня даже физиологически миром, который мне было очень трудно как-то перешагнуть. <...> Сама атмосфера: входишь в коридор, в котором двери с кормушками так называемыми, и уже сам дух, сам запах, само пребывание, потому что многие курят в камерах. Потом это, извините, такая низкая гигиена с точки зрения коридора, раздачи питания. Все это вместе. В камерах же и, извините, параша, туалет, и там же кровати, и там столы, и питание принимается, то есть все происходит в этом помещении. И курится, и когда окно они открывают, то дым весь и запахи все идут сюда. И когда заходишь в коридор, ты уже чувствуешь, что ты зашел не в какое-то учреждение, не в какой-то отель или в какое-то административное здание, а ты зашел в какую-то, извините, помойку. Это бьет очень сильно. И это преодолеть было очень непросто».
Михаил, священнослужитель в СИЗО
«В столовой мы ходили, как говорится, в один туалет. Я как женщина и зэки. Единственное, я брала с собой всегда какого-нибудь зэка. Я говорю: «Стой здесь, возле туалета, никого не пускай». <...> Чтобы никто не зашел, пока я в туалете. Не из-за того, что они хотели зайти, меня изнасиловать или еще что-то. Но чтобы не было неприятной ситуации, что начальник на толчке, а он случайно зашел. Поэтому при входе стоял парень, который на минуту-две никого не пропускал, говорил, что начальник в туалете».
Елена, сотрудница ФСИН на пенсии, бывшая сотрудница МВД
«А в тюрьме все-таки люди как-то немножко грустят о своей доле. И всем нужно какое-то уединение, и все очень понимают ценность этого».
Юрий, имеет опыт заключения
«Если честно, они выглядели какими-то замученными, что ли. Потому что он [сотрудник МВД] рассказывает: «Вот я хочу уйти в отпуск, а начальник говорит: спецоперация [в Украине, начатая российскими властями в феврале 2022 года] закончится, тогда и уйдешь». В таком духе они все выражались – такие уставшие, несчастные, что им приходится всем этим заниматься».
Руслана, имеет опыт задержания
«Настоящие прокуроры – это те, которые сидят в колонии. Вот они да, они разбираются в законе и готовы защищать, выступать. Они проанализируют закон. А те прокуроры, которые на воле, не сидевшие прокуроры, – это полуфабрикаты, это еще не готовые люди».
Федор, правозащитник
«Я не помню, в какой стране, по-моему, Индокитай, прежде чем получить статус судьи, кандидат на соискание судейского кресла проводит два месяца в тюрьме, в следственном изоляторе. И тогда он уже начинает думать: «А стоит ли избирать мерой пресечения заключение под стражу?» Поэтому здесь я бы тоже внес предложение о том, что перед аттестацией судьи он должен посидеть. Не в блатной тюрьме, а в нормальной, обычной. Чтобы посмотрел, как кушают, и так далее.
Только так [почувствовать это на своей шкуре], по-другому – никак. Никакие учебники, никакие статьи, ничего не поможет, ни фильмы».
Тимофей, имеет опыт работы в правоохранительных органах и опыт заключения
«Это не происходит, конечно, так, что приходит сотрудник ФСИН и тебе говорит, что есть такие услуги, они стоят столько денег. Конечно, все построено на личном контакте. То есть сначала ты просто шутишь и как-то контактируешь с человеком, просто с ним разговариваешь, общаешься, спрашиваешь, как дела. <...> Потом, если все получается, если ты понимаешь, что как-то контакт налажен более-менее, человек реагирует, ты в каких-то мелочах, я не знаю, дал ему пачку сигарет хороших, например. <...> Ну и так, постепенно-постепенно, в какой-то момент в каком-то закутке учреждения ты приходишь к разговору о том, как тебе, например, нужен телефон или что-нибудь такое».
Юрий, имеет опыт заключения
«В этот момент они выступают как союзники, а не отдельно, потому что проверка, если найдет какое-то говно серьезное, например, наркотики, или много-много телефонов, или PlayStation в колонии, это типа для всех плохо. Потому что они же понимают, почему, откуда это возникает – из-за коррупционных связей, которыми пронизаны сотрудники ФСИН местные, и это проблема не только заключенных, что они теряют свои коррупционные штуки. И из-за этого есть концепт ротации, но на деле это как бы работа в колонии, которая делится на разные сословия. И сотрудники ФСИН выступают тоже сословием этого большого какого-то комьюнити [сообщества], как есть сословие заключенных – мужики, смотрящие, козлы и опущенные, а есть сословие сотрудников ФСИН, и у них свои приколы, но они тоже, безусловно, часть комьюнити».
Юрий, имеет опыт заключения
«Тоже шли ребята [правоохранители] навстречу. Бывает, что сигареты заканчиваются, тоже помогали, брали у кого-то, передавали. А в тюрьме первым делом от нервов больше человек курить будет. Сигареты быстро заканчиваются. Насчет этого – да, помогали».
Ильдар, имеет опыт задержания
«Прекрасное отношение – это, например, подать руку при выходе из автозака, помочь сумку затащить, дать кипяточку по просьбе, поискать таблетку, если голова болит, дать ручку с бумагой. То есть это все мелочи, которые они не обязаны делать, но без этих мелочей, безусловно, жизнь становится намного хуже».
Алия, активистка, имеет опыт заключения
«Когда человек находится в СИЗО, у него так или иначе с администрацией и сотрудниками какие-то складываются неформальные отношения. Многие нормально общаются, на «ты», обсуждают, смеются и так далее. А когда их передают полицейским, полицейские их впервые видят, видят сразу в них изначально преступников или убийц. Начинают к ним всякие требования предъявлять, досмотры с пристрастием всех физиологических отверстий, людям это не нравится, люди начинают огрызаться, например, а те в ответ начинают их избивать. <...> Учить жизни начинают».
Владимир, правозащитник
«Допустим, в день час прогулки обязаны они [предоставить]. И некоторых выводят, пять минут проходит, они их обратно заводят. А у меня такого не было, я им говорю: «Я ровно час пойду гулять». И час там гуляю. У меня опять-таки во ФСИН работал мой двоюродный брат, его все знали, и помимо этого наш зять тоже работает во ФСИН начальником спецназа. Они все знали об этом, все сотрудники, которые там работали, и, может, из-за этого навстречу шли. <...> У нас регион маленький, почти все друг друга знают.
Ильдар, имеет опыт задержания
«Как эту систему поменять? Мне кажется, ее никогда не поменять. Как они были безобразники, так они и останутся безнаказанными. Эта система уже идет, крутится, незнамо как. Эту систему, мне кажется, уже не поменяешь».
Анна, мать убитого правоохранителями
«Слишком депрессивно было бы ставить целью что-то поменять, потому что непонятно, как это делать. В общем, да, у меня не было цели ничего поменять».
Василиса, бывший член ОНК
– Скажите, а когда Вас похищали и туда завозили, свидетелей не было?
– Простите за наивный вопрос, но когда Вас били и когда Вы находились в этом месте, Вы, помимо физической, понятно, ужасающей боли, что еще ощущали?
– Вы сразу же врачам объяснили, что случилось? Вы в сознании были?
– Это опять та же группа полицейских?
– По этому же делу так называемому? По похищению женщины?
– Начальник уголовного розыска?
– Вы не подписали предъявленное обвинение, признание? Чистосердечное признание?
– Прямо на заседании суда? Вас в ИВС обратно уже не возили?
– В смысле программа «Час суда»?
– А что со встречным иском против полицейских?
«Изначально, да, [было страшно,] честно говоря. А потом, спустя время, я уже готов был умереть. Как есть говорю. Все параллельно стало. То есть первые два часа, ну три, то есть... Пытка электричеством, там туда-сюда... Первое время, когда я думал: вот сейчас я умру».
Ильдар, имеет опыт задержания
«ФСБ, когда конвоируют или задерживают кого-то, когда ведут кого-то в суд, даже если человек не сопротивляется, они почему-то его наклоняют, руки у него за спиной, и человек наклоненный с поднятыми вверх руками, и при этом они еще кладут ему руку на голову, и в таком полусогнутом состоянии человек идет, садится в машину, выходит из суда. При этом человек еще не осужденный. <...> Я написала запросы в конвой, и в ФСБ конвой, и обычный конвой: «на основании чего вы нагибаете, сгибаете человека буквой «зю», руки назад, голову ему пригибаете? Чем это регламентировано?» Понятно, что они мне отписки написали. И я просила, чтобы адвокаты этим занялись, потому что нужно, чтобы они это сделали, но они не занялись. Очень жаль, потому что это какие-то вещи, к которым мы почему-то привыкаем и не задаем вопросы, зачем, почему человека водят все время в таком унизительном положении, причем его еще фотографируют».
Ольга, бывший член ОНК
«В одном из зданий тюрьмы, внизу, в подвале, ни окон не было, ничего не было, и вода была по щиколотку всегда. Она стекала со стен и постоянно по щиколотку, и под потолком рой комаров и зимой, и летом. Были дощечки кинуты по хате, по камере. Ты только по дощечке мог идти, потому что плескалась вода по всему полу. И ты спал весь завернутый, влажность дикая, к стенке нельзя прислониться, потому что по ней вода стекает».
Вениамин, имеет опыт заключения
«Короче, один сотрудник начал на кого-то выражаться нецензурной бранью. Тот на него напал. У них чуть ли не до драки не дошло. Тот заключенный, когда в камеру зашел, себе вены вскрыл и позвал этого самого. Открыли окошко. Там же в дверях окошки стоят. И он выплеснул свою кровь в коридор. Из-за этого тоже был бунт. То есть похабно сотрудник СИЗО повел себя перед заключенным».
Ильдар, имеет опыт задержания
«На улице она находилась с полпервого до 6 утра. Это пять с половиной часов. Это при том, что температура в апреле была не более четырех градусов. Она была в коротком платье, в колготках. Потом в отделе полиции мы находились… в 6 ее привезли, я уже приехала около 8 часов, и часов в 12 мы, наверное, оттуда уехали. И с 12 до где-то 19:00, до 20:00 часов мы находились в УКОН. Буквально час-полтора мы находились в кабинете, а остальное время мы сидели тупо в коридоре. Потом поехали в Следственный комитет. В Следственном комитете мы находились до 02:15. То есть, где-то с 21:00 почти до половины третьего, причем в полтретьего ее увезли в ИВС, и в ИВС она поступила только в полчетвертого утра».
Кристина, мать задержанной
«А хозяина это бесило: ему надо было загнать меня в петушатник49, чтобы я стал управляемым, чтобы не писал жалоб, потому что петушатники… Они же ведь совсем ничего не могут».
Артур, имеет опыт заключения
«За год до этого ее [пострадавшую] брали под стражу, она 10 дней провела в изоляторе временного содержания, и ее отпустили, потому что не смогли выдвинуть обвинение. Она на тот момент не признала за собой вины. Тогда же, год назад, угрожали ее сыну, но сын был несовершеннолетний, и она была более спокойна. А в этот раз сыну уже исполнилось 18. Она испугалась и подписала. Ее взяли под стражу и дали ей срок семь лет за якобы убийство соседки».
Арина, правозащитница
«И он там начал: «Да вы знаете, кто я? Да у меня сестра в Генпрокуратуре. Да вы, да я вас всех сейчас тут засужу!” Я не вытерпел, встал, пинка ему дал, сказал: «Ты если свой рот не закроешь, я сейчас отца сюда заведу этой девочки, а сам выйду отсюда. Он тебя порвет немножко, – говорю. – А потом мы скажем, что ты сам упал, мы все рапорта напишем, что ты сам, такого мы тебя задержали. Поэтому ты давай не умничай здесь».
Станислав, адвокат, бывший сотрудник МВД
«У меня три судьи поменялось, все от моего дела отказывались. Потому что тухлое дело, никаких доказательств, ничего нет. А тут еще общественность подняли, на Ютубе ролики, потом фильм сняли, второй уже фильм сняли. И уже поняли – дело тухлое, сейчас мы его посадим, нас потом порвут».
Даниил, имеет опыт заключения
«А когда шесть тысяч человек встают и говорят: «Если не вызовете медиков, пацан умрет, мы все вскроемся». Им деваться некуда, им приходится сообщать. Администрации просто деваться некуда, выбора нет».
Павел, имеет опыт заключения
«Есть, не знаю, вы поняли меня, система собственной безопасности. И, понимаете, они тоже должны чем-то заниматься. И у них в год должны раскрытия преступлений быть. Сотрудники должны одни воровать, другие что-то делать неправильное, третьи еще что-то, уголовные дела подделывать. То есть палочная система и в отношении сотрудников должна быть. Вот и все».
Марк, сотрудник МВД и ФСИН на пенсии
«Тогда мне все это было очень неприятно. Я по сути ее не хотел отправлять, я материал больше собрал из страха, что материал может быть собран на меня и полицейские именно так и делают, что 318 проще собрать вперед, чем на тебя превышение будет собрано».
Матвей, бывший сотрудник МВД
«Тебя унижают. Просто твое человеческое достоинство унижают.
Обзывают, могут тыкнуть, могут подзатыльник дать, могут поджопник дать, могут дернуть, могут толкнуть. Ты просто пустое место для них. Это как токарь на завод придет, он же к станкам не обращается по-человечески. Так же и тут. То есть ты пустое место для них».
Вениамин, имеет опыт заключения
«Потом я помню, один раз я психанула, пришла с адвокатом. Сидит этот исполняющий обязанности начальника следственного отдела, ноги на столе. Я захожу в кабинет, у него ноги на столе! И он сидит, во что-то там играет? В какую-то игру, в компьютер. <...> Я говорю: «Ну, хорошо, я даю вам… Вот сейчас понедельник, до пятницы, я даю вам пять дней, чтобы вы решили этот вопрос. А то следующее мое посещение будет… Я сделаю из вас звезду средств массовой информации. Я буду не одна». – Это я, конечно, специально сказала, Вы же понимаете. Я говорю: «Вы будете… я сделаю вас звездой Первого канала». И все, я ушла. И реально [в следующий свой приход получила то, чего добивалась]».
Анна, мать убитого правоохранителями
«Нарушение одно влечет за собой нарушение другое. И это получается такой синергизм нарушений, которые не позволяют человеку добиться справедливости. К примеру, человека не уведомили о принятом решении. Ты идешь это обжаловать, обжалуешь. В конце концов добиваешься этого решения. Это первая часть, да? Потом тебе нужно написать, я не знаю, заявление об ознакомлении с материалами. Казалось бы, ну чего проще? Но нужно подписать, что да, разрешаю. Тебя мучают еще целый месяц – разрешают твое ходатайство. Ты обжалуешь, что на него не ответили, это затягивается опять на какое-то время. В конце концов ты видишь материал, ты с ним знакомишься. Ты начинаешь обжаловать незаконное решение, например постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, проходит еще какое-то время, а потом следствие вдруг приносит в суд, что они его сами отменили. И начинается по кругу все то же самое. Ты радуешься, что, ура, отменили это незаконное решение. Я сейчас заявляю ходатайство, например, о том, чтобы допросили Ваню, Петю, провели экспертизу. И чем больше ты работаешь, даешь эти обращения, тем больше ты обрастаешь жалобами, потому что тебе просто тупо не отвечают».
Рената, правозащитница
«Да, безусловно, там звучали угрозы карцера и так далее. Но там все занято, и СИЗО переполнен. И по сути дела, чтобы попасть в карцер, надо в очереди постоять. Это я достаточно быстро выяснила».
Алия, активистка, имеет опыт заключения
«Следователь мне постановление о признании меня потерпевшей не отдавала три с лишним месяца. <...> Она также в очередной раз назначила мне на 10 часов, я пришла. Она мне сказала: «Покиньте кабинет, я Вас не приглашала». Я постучала и зашла в кабинет. Я говорю: «Но Вы же меня пригласили, я же постучала в кабинет». Она говорит: «Я же не сказала Вам, что Вы можете зайти. Выйдите, постучите, а я подумаю – приглашать Вас или нет». Я говорю: «В смысле?» Как в детском саду, б**дь! Мне назначили в 10 утра, мне сказали, что ни минутой позже, ни минутой раньше, я ровно в 10 часов, как придурок… Слоняюсь в этом Тверском саду вечно каждый день, чтоб не опоздать. Как будто я живу в соседнем доме, блин».
Анна, мать убитого правоохранителями
«Ему отменили оправдательный приговор суда присяжных по формальным обстоятельствам. Мне рассказывали адвокаты, что там был вопрос о том, что неправильно сидели присяжные: то есть не один, два, три, четыре сидели, а один, три, четыре, два. Что-то в таком духе».
Арина, правозащитница
«Всех начинающих прокуроров сажают на отписки: ты сидишь день за днем и месяц за месяцем, выбираешь один из трех-четырех шаблонов и отсылаешь, и неважно, что он не слишком отвечает на тему жалобы. Несколько месяцев такой работы – и отношение к жалобам меняется. Вот так воспитывают прокуроров – это рассказывал бывший прокурор. Я встречала несколько рассказов на эту тему, поэтому склонна этому верить».
Алия, активистка, имеет опыт заключения
«Мне кажется, они побоялись [пытать меня], потому что из прошлой судимости они узнали, что я писал жалобы, до последнего обжаловал приговор, я же и в прошлый раз писал заявление по факту избиения».
Петр, имеет опыт заключения
«К нам никто не вышел, никто. Мы хотели поговорить с этими милиционерами, и ничего. Только потом нам сказал из следственного комитета: «Вам никто не должен ничего показывать».
Мария, мать задержанного
«А следователь сказала: «Я вас отпущу домой». А потом оказалось, что не отпустит домой, а направит в ИВС. То есть своеобразная манипуляция была. Обещание одного, невыполнение, потом так руками: «Ну, извините, я не могу».
Кристина, мать задержанной
«И чего-то он так разозлил всех, этот мужик, своими провокациями… Он меня посадил и говорит: «Рассказывай, что ты 7 марта делал?» Я говорю: «Проснулся». «Дальше». «Дальше встал». Он говорит: «Дальше». «Дальше зубы почистил». Он что-то распсиховался и давай кричать: «Вот, я тут с вами серьезно разговариваю, а вы тут шутите!» Все смеялись. Что-то орал, орал на нас. Потом говорит: «Давай уже рассказывай. Мы тебе сейчас оформим быстро, и иди уже, надоел». Я ему сказал, по-моему: «51-я статья». Или что-то такое, и отправили меня вниз».
Василий, имеет опыт задержания
«Потом врачи подошли к дедушке какому-то, который тоже был задержанный. Он, видимо, как-то на ля-ля решил поговорить с ними, долго они беседовали. Он говорил, что у него то ли давление, то ли голова кружится, то ли память пропадает. Но это неправда была, он просто так время тянул».
Василий, имеет опыт задержания
«Я доброжелательно разговариваю, я задаю вопросы, я пишу заявление. Но при этом, я ни разу не подставила ни одного сотрудника СИЗО. Даже когда я пишу жалобу, допустим, в прокуратуру, я пишу о том, почему вы не обеспечиваете условия для того, чтобы сотрудники СИЗО могли исполнять закон?»
Алия, активистка, имеет опыт заключения
«[Я бы посоветовал] найти в себе силу духа и в моменте это пережить, минимизировать вредные последствия. То есть уйти от острого конфликта, не провоцировать, не раздражать другую сторону. Когда ситуация хотя бы частично нормализуется, вернуться к разговору и к обсуждению ситуации, и к попыткам ее решения уже в правовом поле».
Серафим, бывший сотрудник уголовного розыска, имеет опыт заключения
«У меня то же самое было с паспортом. Мне выдали паспорт, и у меня паспорт новый Российской Федерации признан недействительным. То есть я жил два года с недействительным паспортом. И у всех, кто освобождались [в этом поселке], паспорт недействительный был. Паспортный стол подавал с нарушением. А любое нарушение – и признают недействительным паспорт».
Павел, имеет опыт заключения
«Камера была в служебной машине оборудована, она стояла, я ее видел. Меня это уже успокаивало на тот момент, что в машине со мной ничего не случится».
Петр, имеет опыт заключения
«Вообще-то у них [членов ОНК], наверное, должна быть возможность как-то фиксировать то, что они видят [и слышат] с помощью диктофона, фотоаппарата и других вещей. Но на практике, если речь идет об отделах полиции, мы оставались с телефонами. А если речь идет о следственных изоляторах, колониях, изоляторах временного содержания, нам ни разу не разрешили принести ни средство фотофиксации, ни средство аудиофиксации. И на практике единственный способ фиксировать происходящее для нас был – просто ручка и бумажка. При этом сотрудники всегда, сотрудники ФСИН во всяком случае, с включенными видеорегистраторами. Там есть какой-то регламент. Эти записи хранятся достаточно долго. Но их практически невозможно получить по запросу».
Василиса, бывший член ОНК
«Я говорю: «Вы сейчас слышите себя? То есть вы говорите мне, что ваш следователь уехала в отпуск с ключом от сейфа, а в сейфе хранятся вещдоки. И вы не можете вскрыть сейф. Вы сейчас серьезно? Я не работаю в правоохранительной организации, но я прекрасно понимаю, что вещдоки не хранятся в сейфе. Они хранятся в специальном холодильном оборудовании. Вы сейчас думаете, что я такой лох педальный, что я верю в эти сказки?»
Бред! А он мне: «Ну, так бывает». Я говорю: «Хорошо, вскрывайте, взламывайте сейф. А следователь вернется из отпуска, ремонт этого сейфа будет за ее счет». А он покраснел, помню, как помидор».
Анна, мать убитого правоохранителями
«Вот этой наглости я не ожидал, конечно. Мы когда поехали на следственный эксперимент, мне-то было показывать нечего. Так они там придумали какие-то камни, [потому что] 10 штук камней [было упомянуто] в явке с повинной. Потом экспертиза показала, что ни отпечатков, ничего нет, то есть их вообще никто не трогал, эти камни. Я говорю: «А что не все-то взяли? Там вон еще есть камни, еще возьмите». Он говорит: «Нет, этого хватит, 10 камней».
Даниил, имеет опыт заключения
«В одной из камер был шмон, и нашли телефон. И один парень кинулся за этим телефоном, потому что есть такое понятие –«запрет спасать любым способом» или хотя бы его сломать. Потому что там номера, какие-то сообщения, может быть что-то. Чтобы они об этом не знали. И один кинулся, началась потасовка. И все камеры, вся тюрьма как начала долбить в двери, шум устраивать, чтобы постовые от него отвлеклись и пошли по другим камерам. Не то чтобы бунт был, но что-то такое. Вся тюрьма начала просто гудеть».
Даниил, имеет опыт заключения
«У нас тоже как-то пытались во время получения З/П. Ловили возле бухгалтерии, разбегались все как зайцы.
Сегодня сказали что нам нужно сдать "пожертвования" на купола для милицейской церкви, по 500 рублей.....все на планерке чуть со стульев не попадали....причем все это добровольно-принудительно, а скорее принудительно
типа вы конечно не обязаны сдавать, но смотрите тем кто не сдаст снизят за сложность напряженность....и материалку не получите.....
милиция блин.....»
Сообщения с форума сотрудников МВД (в авторском написании)
«Одно из моих дел – это случай, когда сотрудник полиции с казаком51 привязали двух граждан к столбу… И держали два часа людей, потому что им удобно так было. Они их прицепили, пристегнули наручниками на жаре. Им надо было материал заполнить, а вдруг они убегут, понимаете? Казаки – это вообще отдельная тема для разговора. У нас дискуссия и в организации идет по поводу того, являются ли они субъектами совершения преступления, скажем так, если мы говорим о каком-то превышении должностных полномочий».
Игорь, правозащитник, имеет опыт работы в прокуратуре
«У меня еще была очная ставка. Меня посадили по показаниям досудебщика – это человек, заключивший досудебное соглашение со следствием. Для меня это, конечно, было шоком. Как может, условно говоря, вчерашний друг, смотреть в глаза и говорить «она похитила деньги»? Настолько дико. Пожалуй, это было самое шокирующее во всей ситуации».
Алия, активистка, имеет опыт заключения
«Скажем так, самой бы это было намного сложнее. Они [представители Команды против пыток, КПП] поддерживают, и какая-то своеобразная консультация с их стороны есть. Допустим, если бы я сейчас просто вела это дело без КПП, какие бы у меня сейчас действия были? Придя на прием к прокурору, я бы просто там обкричалась, стукнула бы кулаком, сказала бы, что пойду жаловаться дальше. Просто у меня, наверное, истерика была бы там».
Кристина, мать задержанной
«Когда идут жалобы снаружи на СИЗО, это дает некую степень защиты. Потому что человека внутри можно, безусловно, напугать, жалобы у него отобрать. Но если жалобы пишет кто-то, находящийся на воле, то в СИЗО приходится разгребать это и, безусловно, устранять причины самих жалоб».
Алия, активистка, имеет опыт заключения
«[Было] давление со стороны адвоката: «А зачем нам это надо, если мы ранее говорили, что у нас все нормально? Соответственно, если мы говорили: «все нормально», и вдруг открывается это, значит, ты врал, если ты врал, то там уголовная статья. Ты подумай, лучше давай оставаться на тех показаниях, которые есть. Зачем нам затягивать дело?»
Кристина, мать задержанной
«Мы [члены ОНК] уходим, а он [заключенный] остается там, и с ним можно сделать все, что хочешь. Можно с блатными договориться… А человек один, без поддержки. Мы ушли. Мы вышли за забор. Он не знает, вернемся мы или нет. А ему уже говорят: «Вот они тебя обманули, они никогда не вернутся». Мы берем пять обращений, выходим. Там нарушены права. Мы не отправляем в прокуратуру, потому что через неделю уже трое написали, что это мы их заставили написать».
Мирон, правозащитник
«У цэпээшников [сотрудников Центра по противодействию экстремизму] была цель заставить меня что-то им сказать. Я когда уходила, сказала, что я типа подумаю. И если что, завтра к ним сама приду. И маму их риторика в какой-то степени убедила. То есть она думала, что я реально туда пойду, и скажу им, что я с вами сотрудничать не собираюсь. В общем, в чем-то они ее смогли убедить, что с ними нужно как-то общаться дальше.
А с отцом у меня был лютейший скандал. Он хотел, чтобы я пошла, типа ты эту кашу заварила, ты ее и расхлебывай. Давай иди, там чего-нибудь оправдывайся, отвечай. Раз ты им пообещала, что ты завтра будешь, ты там должна быть. Я сказала, что я никуда не пойду».
Руслана, имеет опыт задержания
«Во-первых, они смотрели, как только собиралась хорошая камера, то есть люди собирались все интеллигентные, интересные, беспредельщиков нету, истериков нету, то есть спокойная жизнь размеренная начинается, то всегда тебе, каждый день почти, один из конвоиров или из оперов, или кто там еще, обязательно вдалбливают мысль, что ты сюда пришел страдать. Это обязательно. Говорят тебе: «Ты что, на отдых сюда приехал? Ты страдать сюда пришел». Обязательно тебе это скажет кто-нибудь. Как только они видят, что в камере комфортная обстановка создана, обязательно они кого-нибудь выдернут и какую-нибудь суку туда засунут, от которого потом вся камера… Чтобы был дискомфорт. <…> Чтобы комфортную идиллию сломать, чтобы нервничать все начинали, чтобы головная боль у всех началась, чтоб все поломалось, чтобы не было комфортно человеку сидеть. Человек должен постоянно на измене находиться, чтобы постоянно у него о чем-нибудь голова болела. Какого-нибудь наркомана подселят или какого-нибудь воришку, или еще кого-нибудь подселят, кто будет плести интриги. Как только хорошо все в камере – все. Обязательно через день-два отселяют любого человека и сажают говно, чтобы стало опять плохо в камере. Это закон тюрьмы».
Вениамин, имеет опыт заключения
«Как-то разделял всех на группы, ссорил. Говорил: «Вот этому я бы рожу набил. А вот этот парень мне нравится, он смешно шутит. А этот вообще нормальный».
Василий, имеет опыт задержания
«На самом деле я, как, например, попал в ИВС, беру тетрадку и начинаю описывать полностью камеру. Вот прямо зашел, слева от тебя находится три вешалки на высоте примерно два метра для верхней одежды. Такая-то стена, такой-то цвет, такой-то стол, такие лавки. Только я пишу все сильно подробнее. Потом кровати. Полностью, целиком, максимально в деталях на пять страниц описываю камеру. <…>
Я люблю делать каждый свой день очень насыщенным. Тренирую внимание к самым разным деталям: и с точки зрения запоминания, и с точки зрения письменной фиксации. Больше 500 страниц для будущей книги.
Серафим, бывший сотрудник уголовного розыска, имеет опыт заключения
«Мне отдали книжки, я читала. А так… спала, медитировала, йогу делала на кровати. <…> Я тогда была после Випассаны, мне было чуть легче».
Руслана, имеет имеет опыт задержания
«Отдыхал, лежал, думал, нервничал, переживал. Думал о том, что будет дальше, что делать. Отжимался, приседал. Все, что можно было, делал. Успокаивал себя, что все обойдется, что все будет хорошо».
Даниил, имеет опыт заключения
«Я уже понимал, что тюрьма – это что-то внешнее в отношении меня, и все это пройдет».
Юрий, имеет опыт заключения
«Уверен был, что я не совершал кражи. И поэтому я чувствовал себя уверенно. Думал об этом, и совесть не позволяла. Как я буду брать на себя дела, которые не совершал? Стоял на этом. <...> Думал о том, почему они вообще должны были меня забрать? С какого перепуга? Я этими вещами вообще не занимаюсь».
Ильдар, имеет опыт задержания
«Их учат запугивать, в принципе у нас почему-то людей учат запугивать в колледжах. Изначально какая-то пропаганда запугивания идет. Просто нужно понять, что ни в коем случае никто не умрет, не стоит никого бояться. Если ты точно уверен в том, что ты ничего не делал, тогда в принципе все и обойдется».
Евгений, имеет опыт задержания
«Я в СИЗО встретил одного человека. Пытали его те же люди непосредственно, которые меня пытали. Когда нас вывозили, утром, есть там отстойник, где собирают людей, которых на суд увозят. Он был наслышан про меня. И он, когда узнал, что это я, подошел ко мне. Там все знали, что мы заявления написали. Он меня просил: «Ради бога, заднюю не включай, доведи дело до конца. Этот человек, говорит, меня ведь трое суток пытал, я, видишь, на костылях хожу теперь».
Ильдар, имеет опыт задержания
«Он начал меня спрашивать: «А чего все тут [в автозаке] смеются. Вас же приняли и везут на раскрутку». Я говорю: «Ну, как бы все понимают, зачем они тут, ради чего оказались». Он говорит: «Слушайте, я в первый раз вижу, что менты приняли людей, а все сидят, хохочут».
Василий, имеет опыт задержания
«Я бы не выиграл, хотя сейчас это только предстоит. [Мой защитник] силен просто в своем деле. Он понимающий, схватывающий сразу же. И главное – он делает это во благо, у него нет какой-то корыстной цели».
Евгений, имеет опыт задержания
«Но адвокаты сказали, что уже общались с моими родственниками – и с дядей, и с братом, и с сестрой, – от них вообще помощи никакой ждать не стоит, так что мы будем работать с тобой без денег. За это им огромное спасибо. И сейчас они работают со мной так же, продолжают работать. Они сказали: «Мы пока это дело до конца не доведем, мы тебя не бросим».
Даниил, имеет опыт заключения
«Надо быть прежде всего честным перед самим собой. Это самое главное. Если уж ты, как говорится, назвался груздем, полезай в корзинку. Если уж начал идти, так иди до конца. Нельзя отступать, и не бывает полуправды. То есть если уж начал, так уж доделай до конца, никогда не останавливайся. Просто сам себя уважай. Доводя дело до конца, ты уважаешь сам себя. А я себя очень уважаю».
Павел, имеет опыт заключения
– А Вы, кроме Команды против пыток, еще куда-то обращались? В какие-то правозащитные организации? Может быть, иск в ЕСПЧ подавали?
– И что Вы думаете по поводу того, что Россия больше не хочет исполнять решения ЕСПЧ? Какое у вас к этому отношение?
– Расскажите, в какой момент госзащита возникла и что это вообще такое?
– Правильно я понимаю, что в безопасности вы себя особо не чувствовали с госзащитой?
«Меня в исправительном учреждении заразили неизлечимым, смертельным заболеванием – ВИЧ. Это установлено. Более того, мне сломали позвоночник. Мне «забыли» сказать, что у меня ВИЧ и гепатит С. Хотя я прибыл в исправительное учреждение, мне производили медосвидетельствование, что я здоровый. Совершенно здоровый, ни одного перелома, ни одного вывиха. <…> А в санчасти работали зэки, у которых была ВИЧ-инфекция. То есть они были санитарами и с ВИЧ-инфекцией, больные. И плюс уколы делались не одноразовыми шприцами, одним шприцом могли взять [кровь] у всей колонии».
Павел, имеет опыт заключения
«У многих заключенных не после лагеря, а именно после тюрьмы, после СИЗО, болезнь развивается. Она называется «тюремная болезнь». Зрение от этого света садится, и от того, что ты не можешь вдаль смотреть, ты же за стены, кроме как через решетки, никуда не можешь выглянуть. Зрение садится. И когда люди выходят на свободу, приходят к окулистам, те начинают проверять глаза и спрашивают: «Вы не сидели?». «Да, сидел». «А, ну это у Вас эта тюремная болезнь глазная».
Вениамин, имеет опыт заключения
«Были выявлены у нее суицидальные наклонности, то есть состояние тяжелой депрессии. И уже потому, что они у нас это выявили, мы обратились к психотерапевту, она сейчас находится у меня на медикаментах».
Кристина, мать задержанной
«Я сейчас вспоминаю историю с матерью пострадавшего, это отдельный тяжелый случай. Она изначально вообще говорила: «Нет, нет, нет, мне вообще ничего не надо, мне главное только, чтобы у него…». Мы уходим на кухню и вместе режем салат. И тут в какой-то момент женщина смотрит в окно, это восьмой этаж, и говорит: «Да, вы знаете, я так смотрю и думаю: если бы не он, я бы вот так выскочила и все. И куда Аллах смотрит, за что нам это все?»
Яна, психолог
«Средняя зарплата по зоне – средняя, заметь, – где-то примерно 3,5 тысячи рублей. Иногда 700 рублей. То есть выводят их на уровень хотя бы того, чтобы они могли за месяц сам за себя, за ларек заплатить. И он не обременяет родственников. Допустим, на одной из зон я договорилась, что, как только у меня будет возможность, я организую кафе для посещения при краткосрочных свиданиях. В том помещении, которое использовалось для краткосрочных свиданий. Я сейчас найду финансирование, я переоборудую в небольшое кафе, чтобы люди могли сидеть рядом друг с другом в нормальной обстановке. Чтобы тот же самый заключенный, который заработал на зоне, мог прийти и отовариться в этом кафе, и угостить своих родственников хотя бы чаем и пирожными.
Дарья, правозащитница
«Писать, допустим, заявление на шести листах – уходит время на поиск какой-то практики по таким делам, на составление документации. А я работаю почти с 9 часов вечера до утра. Соответственно, очень много времени уходит».
Кристина, мать задержанной
«Мы квартиру снимали одну и ту же 11 лет, а потом нас ее попросили за сутки [ее освободить], когда я в Комитет против пыток подавала заявление. Потом какие-то непонятные налоговые проверки начались на работе. Какая-то хрень вообще. Типа якобы недовольные клиенты, жалобы подали. Короче, чушь какая-то».
Анна, мать убитого правоохранителями
«Один раз попадешься, и они будут докапываться до последнего, пока не посадят <...> Ты вроде бы один раз натворил, ладно, сидишь дома уже, все. Отошел от всех дел. У меня был случай: в деревне пропал насос. Я вообще сроду в этом доме не был, никогда в жизни, так они приехали в первую очередь ко мне. «Тебя, – говорят, – там видели, ты взял этот насос». Я говорю: «На хер бы он мне нужен был?» «Нет, ты взял». В общем, мне еще они дали время найти насос и вернуть его. Я говорю: «Вы что совсем с ума сошли?» Я пошел в прокуратуру, нажаловался на них: «Они дали мне время, чтобы я нашел им насос, который украли, а я его в глаза даже не видел». Вот я в первый раз тогда пожаловался на них. Они потом злые на меня ходили».
Геннадий, имеет опыт задержания
«Пока я отбывал наказание в ИК, целый год моя родня не знала, где я отбываю наказание. В прямом смысле слова. Моя мать присылает мне посылку в лагерь – ей приходит посылка возвратом, что меня в данном исправительном учреждении нет, хотя я уже год сижу в лагере. Это как назвать? До сих пор мне не дали ответа. Вот уже семь лет мне не дают ответа».
Павел, имеет опыт заключения
«Судья понимает, что менты мне руку сломали и что менты дают липовые показания. Говорит мне: «Слушай, у тебя же есть свидетель – жена, ты же ей звонил. Давай она напишет заявление. Почему еще ее следователь не опросил, хотя следователь обязан ее опросить, там даже бумага есть. Один свидетель самый главный, и она ее не опрашивает. Бумажку эту написала, типа погодные условия плохие, не могут доехать. И все. Вот такую бумажку она вложила. Пускай она напишет заявление, как это было. Если она говорит, то тогда я тебя отпускаю». Я ей звоню из тюрьмы. Знаешь, что она говорит? «Разбирайся со своими проблемами сам». Выключает телефон и блокирует меня. Я был в шоке! <…> Сейчас уверен, что надавили. Везде меня заблокировала. Жили [вместе] – все офигенно! А кончилось вот так… Я позвонил ее подруге, она такая: «Артур, не переживай, все будет нормально. Я ей позвоню. Сто процентов будет все нормально, она напишет, как все есть, и ты будешь дома». Я сижу жду… В итоге зону отсидел. И пофиг!»
Артур, имеет опыт заключения
«Был у нас мальчик, который к нам пришел в семь лет, его полицейский за шею тащил по лестнице вниз со второго этажа и при нем бабушку бросал об стену. Надо было напугать маму. Мальчик к нам пришел, он говорил шепотом, при том что никаких повреждений не было. Он прошел диагностику в больнице. Это то, что называется психогенным мутизмом – когда человек так пугается, что не может говорить».
Яна, психолог
«У нас идет раздельное содержание женщин и детей по закону от трех лет. До трех лет женщина с ребенком должна находиться. Основная проблема в том, что ребенок находится не вместе с матерью, они разделены. Ребенок может находиться в доме ребенка при колонии, а мать – в зоне, и она может [посетить ребенка] на несколько часов день, если нет карантина или нарушений каких-то… [Появляется] возможность манипулировать матерью. А совместное проживание вводится, но это процентов 5-10. То есть совместно – по желанию матери, но при условии, что у нее хорошее поведение, она хорошая мама и т.п.»
Мирон, правозащитник
«У меня первый адвокат, который был тоже хорошим адвокатом, мощным, преподавателем. Его встречают гаишники при въезде в город и говорят: «Сейчас разворачиваешься и уезжаешь – или прямо едешь с наркотой, и мы тебя закрываем рядом с твоим подопечным». И он что делает? Он разворачивается, уезжает – отказался от меня».
Платон, имеет опыт задержания
«Как они говорят – «мы воспитываем вас, исправляем». Но, по сути дела, наоборот, не исправляют людей, а еще хуже делают. Самый простой пример приведу: кусок хлеба, пайка называется, положено 200 грамм на человека. Приходишь в столовую есть, а там не 200 грамм (по опыту говорю), а, например, 50 или 100 грамм. И начинаешь у них интересоваться, почему так. Ведь по закону мне положен мой кусок хлеба. И все, и начинают – [отправляют] в изолятор, ты сразу злостный нарушитель. Вроде за свое спрашиваешь, интересуешься, а еще и виноватым остаешься. Это мелочи, но с этих мелочей все и начинается. Потому что везде, куда не пни, такие мелочи. И если все это суммировать, получается ужас, конечно. Раньше я и не знал. Не думал, что это вот так. А если [какой-то спор] выигрываешь, то обязательно [будет] либо смерть, либо [роскомнадзор]».
Артур, имеет опыт заключения
«Никто не верит. Я не встречал за свои 2,5 года отсидки ни разу человека, зэка, который верил бы, что можно найти правду среди этих структур, что можно найти и добиться справедливости. Привыкаешь жить в серой массе, чтобы не выделяться, не дай Бог. Это в СИЗО у нас был старый уголовник один, проездом тоже. Он всегда говорил: «В лагерь попадете, главное – не выделяться. Свой срок отсидите, как таракан под плинтусом».
Вениамин, имеет опыт заключения
«Он кроме дома никуда не ходит. Раньше мальчишка, а сейчас уже нет. То есть доверие ко всем у него пропало».
Мария, мать задержанного
«Отдел полиции – это очень сложно, потому что в спецприемнике у тебя хотя бы есть книги, телефон раз в день, еще что-то. А в отделе у тебя нет абсолютно ничего. И ты абсолютно не понимаешь, чем себя занять. У тебя все мысли уходят в себя, и от этого еще хуже становится… Ощущается никчемность какая-то, немощность, потому что ты понимаешь, что ты не можешь ничего. Ты в какой-то ловушке, где на тебя давят».
Руслана, имеет опыт задержания
«С [момента] освобождения в 2015 году я ни разу не применял насилие к представителю власти на митинге. Я выучил урок, что даже если я считаю насилие оправданным, я не готов с этим связываться. То есть это, скорее, про то, что есть болото, в которое ты не хочешь идти, потому что это слишком сложно, трудно, ты потратишь много усилий, и ты еще рискуешь потом там утонуть. Зачем тебе это делать, если ты можешь не ходить на болото? И вот это состояние, оно у меня сформировалось. Не знаю, насколько я характерный пример, но в этом отношении, можно сказать, что тюрьма сработала. Это не очень приятный для меня вывод, но, наверное, сейчас я могу его для себя сделать».
Юрий, имеет опыт заключения
«Потом (это уже не я, но другой член ОНК) ходили смотреть на труп, потому что, конечно, медицинское заключение не должно было соответствовать повреждениям на теле. Там было какое-то медицинское заключение, но как будто он умер просто так, от каких-то естественных причин. Но естественно, труп не показали ни членам ОНК, ни родственникам. Его хоронили в закрытом гробу».
Василиса, бывший член ОНК
«Просто ложку, которой я ел, мне сломали, а дать новую никто не разрешал. Это потому что завхоз приказал: кто даст мне ложку, тот пойдет в изолятор. Если хочешь есть, ешь руками. Кашу я должен был есть руками. Как животное. Но, извините, я не животное и никогда им не стану. Лучше сдохнуть».
Павел, имеет опыт заключения
«Я видел, как избивают людей жестко. Прямо я наблюдал это, может, метрах в трех. Такое неприятное зрелище было для меня. <...> Я просто понимал… На эмоциях я еще. Как-то даже стало не по себе. Прямо его избивали жестко, по лицу палками, по рукам. Я слышу, как он кричит, как он орет. Там и девушка была. Девушка взяла велосипед, она ехала с велосипедом. Они за велосипед взялись вдвоем и лежат. Их начинают прессовать: «Пойдемте в автозак». А они: «Нет». И их начинают бить. По рукам прямо. По ногам, по рукам, помню, били. Ощущения не из приятных. Я думаю, вы сами понимаете, если при вас избивали бы так. <…>
Возможно, у меня было [желание что-то сделать]. Но я понимаю, что здесь СМИ, пресса. Я подставил бы сам себя. Я тогда, наверное, был бы на эмоциях. Я не подошел бы и тихо, спокойно: «Пойдем, хватит». А там, наверное, человека три-четыре было, то есть там не один человек был. Были бы просто последствия для меня, мне кажется, трагические».
Тихон, бывший сотрудник МВД
«Даже не знаю, что и сказать. Слишком Вы впечатлительный и нерешительный, романтичный и разговорчивый для службы в полиции. А навязчивая идея служить именно в подразделении «К» может сыграть с Вами злую шутку. Эту мечту нужно тихо вынашивать и осуществлять, дабы не заподозрили Вас в неадекватности.
Я, будучи молодым, тоже был романтиком. Мои рассуждения – не критика, а намек, совет умному человеку. Отдающему отчет себе в части понимания среды, в которой он оказался, и ее параметров».
Участник онлайн-обсуждения
«Этих адвокатов нашел брат подруги по рекомендации тоже его каких-то там хороших знакомых. И мы, когда с ними встретились, объяснили ситуацию, что на них может быть оказано давление. Испугаются ли они идти до конца? Они сказали, нет, они пойдут до конца. В результате через месяц-полтора максимум они слились. <…> В ужасной формулировке. Они сказали, что не хотят со мной иметь никакого дела, им неприятно со мной общаться и они не хотят меня никогда больше в жизни видеть».
Анна, мать убитого правоохранителями
«Когда ты 40 раз говоришь одно и то же, и тебе на черное говорят белое, а на белое – «черное». Они говорят, например, что кулеров у нас нет вообще, нет электроприборов, электрочайников. А ты показываешь фотографии с осмотра места происшествия, предположим, и на фотографии в коридоре стоит кулер, в том кабинете, где били [имя пострадавшего]. А они говорят: «Это незаверенная копия, она не подойдет». Это тяжело».
Арина, правозащитница
«Люди [c онкологическими заболеваниями] не получали длительного лечения, причем это были десятки человек. И просто понимаешь, психологически тяжело работать с людьми, которые умирают. Идешь и видишь последние дни и никакого шанса на освобождение, а чтобы довести апелляцию уйдут месяца. И человек с надеждой, с отчаянием смотрит на тебя».
Мирон, правозащитник
«Когда речь заходит об иноагентстве, о [финансовых] донорах, люди не могут поверить в то, что мы не выполняем чьи-то указания. То есть они-то привыкли: вот у них там есть органы, им задачу дают, они выполняют, им за это платят.
Игорь, правозащитник
«Чаще всего [свидетели, если они есть] соглашаются [дать показания]. Но потом начинаются проблемы, начинается давление со стороны полицейских. Если это реально свидетель очень важный, который очевидец даже, то пытаются с ним договориться либо угрожать».
Игорь, правозащитник
«Это неприятно слушать, могу сказать. <…>
Во-первых, я не знаю девушку и не могу представить, что она наделала, но она держится молодцом. У меня вызывает именно эмоцию, что в ней есть некий внутренний стержень <...> Но сотрудники полиции – видно, что они делают это, наверно, не первый раз, и это меня на самом деле пугает. Я представил, что если бы я пошел на митинг и меня так забрали… Я отстаиваю свои интересы. Если бы я то же самое сказал, я бы… не знаю, что бы я сделал, потому что я бы прифигел, если честно сказать, от такого отношения. Они говорят, что Путин дал указ. Я думаю, что есть какая-то внутренняя бумага или распоряжение не от Путина, а в целом от руководства, что в принципе поощрять что-то такое можно, именно после задержания на митингах, когда уже в отделении, чтобы тоже пугать людей. Я пытаюсь хоть как-то найти хоть какое-то логическое объяснение, хоть за что-то, какой-то процент обоснования, почему они имеют право это сделать. Возможно, что-то такое. Но все равно это ни в коем случае нельзя делать. С этим надо бороться».
Степан, участник фокус-групповой дискуссии
«Но в принципе не хочется разбираться с этим, да и нет времени, да и вообще, [какой] смысл за этим следить? Я прихожу к своему, может быть, небольшому возрасту, что в целом надо не следить за всеми этими историями, не следить ни за какими митингами, а улучшать окружение, свою семью, воспитывать детей, любить родителей и жить замкнуто. Ничего кардинально нельзя поменять».
Степан, участник фокус-групповой дискуссии
История Платона (продолжение)
– Вы называете произошедшее пыткой. Я с Вами полностью согласен. Но почему Вы считаете, что это именно пытка?
– Вы рассказывали, наверное, это все каким-то друзьям, знакомым. Как вообще реагируют люди на это? Как в семье отреагировали? Что говорят?
– То есть не все понимают?
– А как, на Ваш взгляд, сотрудники правоохранительных органов должны обращаться в идеале с задержанными, с заключенными? Может быть, у Вас есть какой-то пример такого хорошего обращения не с Вами, но с кем-то из Ваших знакомых?
– С Вашей точки зрения, кто виноват в этом беззаконии?
– Почему?
– Я скажу, почему я спросил. У Вас в Telegram аватарка «Сила в правде». Что дает мне основания предположить, что Вы, наверное, поддерживаете сильное государство, но при этом есть вопросы к нему какие-то.
– Как Вы считаете, полиция сейчас лучше или хуже обращается с задержанными, чем раньше?
– Как Вам кажется, что обществу в целом необходимо знать о правоохранительной системе?
«Швабротерапия. <…> На форумах это очень популярное, скажем так, понятие. <…> Буквально недели полторы назад двое педофилов пятилетнюю девочку изнасиловали и убили. Мое мнение – такие заслужили. <...> Я больше, чем уверен, что 99%... Ну, не 99%, зэков у нас полно по стране, но 70% по стране меня поддержат. Только к таким и им подобным: педофилам, тем, кто наркотой торгует, к убийцам, особенно к серийным маньякам, да и просто убийцам. Почему бы и нет? Почему они должны жить и кайфовать? Для них тюрьма – дом родной».
Виктор, бывший сотрудник МВД
«Вы знаете, это совершенно недопустимые вещи, категорически недопустимые, никак этого быть не может. Поэтому то, что я слышал, это не то, что варварство, это просто что-то античеловеческое. И насколько я знаю, были наказания административные этим людям. Вплоть до того, что не только отстранены, но даже осуждены. Когда было насилие такое, швабры в задний проход, такие вещи… То, что я слышал, и даже, по-моему, были какие-то ролики. Это, конечно, уже за пределами понимания».
Михаил, священнослужитель в СИЗО
«Я понимаю, закидали бы [снежками] того мужика, который женщину в живот ударил. Вот тогда это была бы справедливая реакция людей, которые это увидели бы».
Элина, бывшая сотрудница МВД, психолог-криминалист
«Вот этот известный случай. Как ее звали, которую омоновец пнул? [Маргарита Юдина] <...> Я считаю, что омоновец действовал абсолютно законно, обоснованно и все нормально сделал. Он вел задержанного, он избегал с ней встречи. Я внимательно смотрел видео несколько раз, они сместились с траектории ее движения примерно на метр. То есть они избегали с ней встречи. Я не знаю, что у него в голове было. Если бы она у него повисла на руках, было бы чуть-чуть сложнее ему. Он одним ударом все пресек. Он ей команду дал, она не ушла, все, он чик-чик и пошел дальше. Все нормально он сделал. Он ударил ее, кстати, в бедро, а не в живот. И пролежала она в больнице всего один день. И все это раздули в такую херню. Хорошо, что парня вроде даже не уволили. <…>
Я считаю, что нет [несправедливо, что ему пришлось извиняться]. Я считаю, что эту бабку еще должны были привлечь по административке, есть статья, не помню, глава 20. Это было явное противодействие его законным действиям».
Матвей, бывший сотрудник МВД
«В деле Ивана Голунова, посмотрите, следователь просто выполнял оформительскую работу. Задача следователя была просто оформить то, что наваяли опера там на приколе. Он же видел все, следак, ну все».
Федор, правозащитник
«Было дело Ивана Голунова, и оно развивалось чуть-чуть раньше, чем мое. И было очень удобно из-за этого. Они делали генетическую экспертизу пакета с наркотиками, снимали с него экспертизу и доказывали, что там нет генного материала Ивана, потому что он к нему не прикасался. И такую же историю провернули мы».
Ефим, имеет опыт задержания
«Просто фальшак, причем в таких моментах, которые не переиграть, не переделать, не заменить, не подложить… Только это сыграло, только это. Ну и еще суперпрофессиональная защита Бадамшина и его команды, вот это точно. Причем, если бы оставалась та защита, которая зашла изначально, которая, как Герасим, со всем согласен. Я когда первые протоколы смотрел, протокол ознакомления с постановлением о назначении экспертизы, например… «Замечаний нет» пишет защитник. Я не помню, кто у него первые защитники были. А потом уже зашла нормальная защита и это все выложила. И тут уже система встала».
Федор, правозащитник
«Я не верю, что начальник тюрьмы мог такое приказать <...> Такого за выслугу мою 20 лет и в армии, и в тюрьме… Во-первых, всегда начальник тюрьмы нес бы очень высокую ответственность, не дай бог, убили бы заключенного. Он рисковал своей карьерой, своими погонами. Этого не могло быть <...> Нет, это нереально. Такого не могло быть».
Елена, сотрудница ФСИН на пенсии, бывшая сотрудница МВД
«То, что дубинкой ударили, – странно. Два мужика не смогли одну женщину скрутить? Просто странно».
Элина, бывшая сотрудница МВД, психолог-криминалист
«Это же все постановочное. С чем соглашаться? Это театр, это кино. Просто это все заранее спланировано было, все сценарии были расписаны, что и как делать».
Марина, участница фокус-групповой дискуссии
«Чаще всего мы не можем получить развернутую версию сотрудников полиции, которую можно проверить через судебно-медицинскую экспертизу. Они обычно очень скупы на описание применения физической силы».
Наум, юрист
«Государство дает понять, что проблема пыток не стоит в повестке. Оно вообще в принципе отрицает эту проблему как таковую. Власти не нужна Россия без пыток, власти не нужна Россия с минимальной преступностью, власти не нужна безопасная Россия – все это не нужно. Власть устраивает все так, как есть».
Игорь, правозащитник, имеет опыт работы в прокуратуре
«Я даже не знаю, просто они [полицейские, в которых кидают снежки]– жертвы обстоятельств. Один кинул снежком, стадный инстинкт начался. Ничего не сделаешь. В шлемах же все [полицейские] были, вред минимальный. Так получилось, можно сказать. Ничего не сделаешь. Просто они попали не в то место, не в то время, можно так сказать. <...> Насилие порождает насилие, я считаю. Это было, есть, это будет. Это было всегда, насилие со стороны кого-то над кем-то. То есть это было и сто, и двести, и триста [лет назад], оно никуда не уйдет. Насилие будет всегда. Не будет такого общества, где не будет вообще насилия никакого».
Тихон, бывший сотрудник МВД
«Давайте перенесем это в плоскость, допустим, обыденной жизни. Мы не находимся в этих отдаленных местах. Эти ситуации так или иначе повсеместно. Мы уменьшим градус, просто начальник, госслужащий и несколько сотрудников, и там происходит все то же самое. То есть эта схема присутствует в разных вариантах. Да, в таком виде, потому что там иная система координат, а в офисах – в новом виде».
Аделина, участница фокус-групповой дискуссии
«Насилие – это крайняя мера. [Никто] ни в коем случае не должен вынуждать человека с помощью насилия что-то сделать. Сейчас не война идет, он не шпиона какого-то поймал и пытает его. Скорее всего, происходит насилие с целью личной наживы, повышения в должности, чтобы выслужиться перед начальством и т.д. Просто статистика, я не знаю».
Константин, участник фокус-групповой дискуссии
«В 2000-е, в 1990-е не просто лупили, а избивали, убивали прям вообще в прямом смысле слова, потому что там по-другому нельзя было, потому что была очень сильно организованная преступность».
Станислав, адвокат, бывший сотрудник МВД
«За свою практику я один раз позволил даже сам себе подозреваемому пенделя наладить. Прям пнул его. Объясню почему. <...> Чтобы его угомонить, чтобы он успокоился, не орал, на всех не кричал. Он угомонился. <...> Он быстренько все понял, угомонился и закрыл свой рот».
Станислав, адвокат, бывший сотрудник МВД
«Я думаю, что это на грани насилия и пыток, потому что как таковых пока пыток не было, ее не просили, не выбивали… Частично выбивали из нее ответы, конечно, но прямо конкретных пыток не было. Но что-то между насилием и пытками было.
[Это не ощущается как пытки], возможно, потому что они не задавали один и тот же вопрос, знаете, как в фильмах, когда ты им задаешь вопрос, а человек, допустим, не отвечает. Ты его бьешь, опять он не отвечает, ты его опять бьешь. То есть не было конкретно такого процесса. Был просто процесс: ты не отвечаешь на вопрос, тебя ударили. Просто так как будто бы. И они не стали настаивать на этом вопросе, они просто дальше пошли».
Ирина, участница фокус-групповой дискуссии
«Какому нормальному человеку пришло бы в голову использовать ток? Его не так просто использовать. То есть, значит, там уже есть какие-то специальные аппараты, чтобы это делать. Какие-то аппараты, чтобы пытать человека. Это же вообще ужас просто».
Оксана, участница фокус-групповой дискуссии
«Иван говорит, что ему кипяток на голову лили. Кому-то из кулера, а кому-то из чайника. Ивану из кулера лили кипяток. Видимо, после того, как поняли, что от чайника остаются следы, решили из кулера лить».
Арина, правозащитница
«[Определения] термина «пытки» очень разнообразны. У меня была ситуация, когда у меня очень болело плечо и месяц мне не оказывали медпомощи. И в какой-то момент я просто сказала: «Идите все на хрен, я лежу на кровати, не трогайте меня, и на проверку я тоже не пойду». В общем, только тогда они начали шевелиться. Но месяц с болью – это было жестоко. Да, безусловно, это пытка».
Алия, активистка, имеет опыт заключения
«Есть очевидные случаи, когда к человеку присоединяют электрические провода и пускают ток. Здесь все понятно, это пытка. Но невозможность для человека сходить в туалет – я тоже, например, считаю это пыткой. Я стараюсь расширенно смотреть, когда мы разговаривали как члены ОНК с сотрудниками СИЗО, или спецприемников, или отделов полиции, мы старались расширять для них зону понимания пытки».
Ольга, бывший член ОНК
Критические суждения по Л. Болтански и Л. Тевено
В своих работах Л. Болтански и Л. Тевено выделили несколько миров справедливости, характерных для французского общества: индустриальный, правовой, общественный, традиционный, духовный, мир славы, мир предпринимательства; позднее также к ним добавился мир экологии. В каждом мире существуют собственные представления о ценных ресурсах (например, в мире славы это известность, в мире предпринимательства – материальный успех и пр.) и о том, как именно будет справедливо распределять эти ресурсы между различными классами людей (например, в мире славы справедливо, что более талантливые люди более известны).
Ученые Л. Болтански и Л. Тевено утверждали, что на практике обоснования справедливости или несправедливости всегда основываются на логиках аргументации из этих миров, и в некоторых случаях даже не обязательно знать о предмете спора, чтобы их различить. Ниже мы приводим пример из их книги «Критика и обоснование справедливости».
«Два человека могут спорить, выдвигая с равной убежденностью противоположные аргументы: «Это так, поскольку я в этом глубоко убежден» и «Мне кажется, что так не поступают». <...>
Убежденность спорящих сторон непоколебима, поскольку каждое из высказываний может опереться на определенный мир, привлекаемый в качестве доказательств. Так, первое суждение относится к миру вдохновения, где убежденность исходит из глубины души. А второе суждение – к патриархальному миру, где важно не личное мнение, а умение правильно вести себя».
Язык и набор объектов, которыми оперируют для аргументации, различаются для спорящих с различных позиций.
«То, что свойственно одному миру, неизвестно в другом. Так, например, в мире вдохновения есть демоны и чудовища, а в патриархальном мире – домашние животные. В свою очередь гражданский мир не знает домашних животных, так же как он не знает и разделения на детей и взрослых и так далее».
Когда аргументы сторон происходят из одного и того же мира, возможность договориться у спорящих принципиально существует. Если же миры разные, то можно либо отказаться от установления справедливости, либо найти объединяющий две разные логики аргументации общий принцип.
«Необходимость осуществления общих сближений может быть более или менее острой. Даже в ситуациях, ориентированных на обоснование справедливости, люди могут уклониться от этой необходимости. Как будет видно в дальнейшем, одним из способов уклонения является возвращение к конкретным обстоятельствам, или релятивизация. Однако люди не могут все и всегда релятивизировать. В их распоряжении должны также быть средства, позволяющие достигать согласия на основе общих сближений.
В некоторых ситуациях люди могут договориться между собой даже несмотря на разногласия по поводу общих сближений. Они могут, например, заключить временное и локальное «полюбовное соглашение». Разногласие будет в таком случае разрешено, хотя и не снято с помощью общего сближения. О договоренностях подобного рода обычно говорят, что их нельзя полностью оправдать «логически».
Если же сторонам не удалось достичь полюбовного соглашения, то они не смогут разрешить спор, оставшись каждая при своем мнении по поводу правильных сближений. По мере повышения накала спора повышается и уровень, на котором стороны ищут согласия. На этом уровне разногласиям придается определенная форма. Например, речь уже идет не о различии между коричневым и зеленым цветом, равно как и не о компромиссе в виде коричнево-зеленого цвета. Стороны требуют достижения согласия по поводу классификации, в которой данные цвета, коричневый и зеленый, были бы всего лишь частными примерами классов. Для обоснования подобных сближений необходим общий принцип, который определял бы отношения эквивалентности. Процесс поиска согласия все более высокого уровня, который в классификации соответствует восхождению по ступеням логического обобщения, может продолжаться до бесконечности.
Но на практике спор редко принимает форму подобного нескончаемого восхождения по ступеням обобщения. Спор, как правило, заканчивается достижением согласия по поводу одного высшего общего принципа или же столкновением, конфликтом нескольких высших общих принципов. Действительно, достаточно быстро возникает вопрос: «На каком основании мы решаем, какой это цвет?»
Важно отметить, что использование в своих суждениях той или иной линии аргументации не означает приверженности тем же ценностям в других ситуациях.
«Наш подход позволил нам также отказаться от распространенных в социологии предубеждений, проявляющихся прежде всего в ее отношении к верованиям, ценностям и представлениям <...> Индивиды, за действиями которых мы наблюдаем с целью понять их способ обосновывать свою правоту, вынуждены переходить от одного способа использования имеющихся у них доказательств к другому и от одной формы величия к другой в зависимости от ситуации, в которую они попадают».
Вдохновляясь работами Л. Болтански и Л. Тевено, мы построили свои миры, к которым принадлежат высказывания о пытках: большинство из них – это адаптированные для нашего исследования уже перечисленные миры, а мир психологизма – наша собственная находка.
«Вызвал меня сегодня начальник и говорит: «Где раскрываемость?» <...> Я разыскные мероприятия провел, ориентировки примерно дал, задание дал – мне пришли все нулевые ответы. Что я сделаю? Что мне сделать? А он, знаете, что говорит? «У тебя, – говорит, – целый обезьянник бомжей, иди – договаривайся, подкупай, бей, что хочешь делай, но чтобы у тебя четыре этих «сто пятьдесят восьмых» – то есть, тайное хищение – были закрыты».
Петр, имеет опыт заключения, пересказывает слова друга, недавно уволившегося из полиции
«Прокуратура и следствие как-то толерантно относятся к пыткам со стороны полицейских, потому что и прокуратура, и Следственный комитет зачастую в своих показателях зависят от того, насколько эффективно раскрываются преступления уголовным розыском. Если сажать сотрудников уголовного розыска, кто же тогда будет давать показатели? А от показателей зависит и следственный комитет, и прокурор как самое первое лицо на районе, которое отвечает за состояние преступности».
Вадим, юрист
«Их роль получается, в том, чтобы выполнять приказ вышестоящего начальника, а его в свою очередь – делать то же самое. То есть такая некая цепочка из структуры, которая держится друг за друга, прикрывает сама себя и при этом делает то, что хочет».
Леонид, участник фокус-групповой дискуссии
Вероника, участница фокус-групповой дискуссии
«Я думаю, что это единственный их способ, соответственно, выбить показания. А им нужны показания, чтобы заполнить анкету, чтобы была видимость их деятельности, чтобы они потом получили премию. Потому что, если бы они соблюдали рамки закона, заполнили анкету, а она от всего отказывается, данных нет, их потом по головке бы за это не погладили. То есть это их способ добывать информацию, представлять отчеты руководству».
Полина, участница фокус-групповой дискуссии
«Уже просто пропала надежда, да и [в СИЗО] тоже говорили: «Дай бог, чтобы тебя выпустили, освободили, оправдали. Но надежды очень мало». Говорят, скорее всего, тебя посадят. Говорят, это им на руку. Говорят, если сейчас тебя освободят, у них погоны полетят. У них головы с плеч полетят. И опера, и следствие, и прокуратура тоже полетит. Как я полтора года отсидел ни за что? Они ж теперь и качают на то, чтобы меня снова прикрыть. Сделать виновным».
Даниил, имеет опыт заключения
«Любой начальник колонии – достаточно уязвимое лицо, потому что он в силу своих должностных обязанностей несет ответственность за то, что у него происходит. И иногда, возможно, смерть заключенного – меньшая проблема, чем проблемный заключенный».
Алия, активистка, имеет опыт заключения
«Я думаю, что правоохранительные органы работают не на людей как на граждан России, а на чиновников. А мы – это что-то, что ходит рядом, и оно еще может быть агрессивное».
Филипп, участник фокус-групповой дискуссии
«Знаете, какое складывается ощущение? Что государство платит им бабки за то, чтобы они пытали людей. Вот! Вот это мое мнение. То есть президент Российской Федерации платит бабки им за то, чтобы они пытали людей, убивали, насиловали, потому что у нас в колонии людей насиловали в прямом смысле слова. Вот за это платят им деньги. Плюс они потом уходят на пенсию, им платят пенсию еще поэтому».
Павел, имеет опыт заключения
«Ну как можно к этому относиться? Это си-сте-ма! Тут же не интересы полиции, на самом деле, на первом месте. Рыба с головы гниет. Живем в полицейском государстве, тоталитарном, поэтому больно им [полицейским] от бумажных стаканчиков, а судьям больно от восьми звездочек на плакате».
Камиль, бывший прокурор
«Приказы начальства стоят над [присягой и] клятвами Гиппократа, над Библией даже. Если нужно будет, они переступят любую из десяти заповедей, если им прикажут».
Филипп, участник фокус-групповой дискуссии
«Заводской конвейер… молодые приходят заряженные, потом тускнеют, когда прозревают. Это реально утомительно все. Плюс профдеформация сильная в этих профессиях [т.к. даже язык деформируется]: «не заявитель, а жалобщик»… Вера в людей начинает хромать. Наверное, как у продавцов в круглосуточном ларьке».
Камиль, бывший прокурор
«Им кажется, возможно, что это какая-то мелочь, потому что он же не сидит в тюрьме, это просто административное дело, а им удастся получить, может быть, бонус или, наоборот, не лишиться части зарплаты…
Алена, участница фокус-групповой дискуссии
«Я документы забрал от врача, выхожу на улицу. Смотрю, едет Нива полицейская. Смотрю – он [участковый, перед этим наносивший удары электрошокером в течение нескольких часов] сидит. Останавливается передо мной. «Здрасьте». Он такой: «Здарова». «Куда, – говорит, – идешь?» Говорю: «Из больницы только вышел». «Что, – говорит, – ходил?» Я: «Побои снимать». Говорит: «Жаловаться будешь?»
Он меня посадил в машину. Говорит: «Куда везти?» Я: «В смысле, куда меня везти? Я домой поеду». Он говорит: «В прокуратуру». Я: «Зачем мне в прокуратуру?» «Чтобы, – говорит, – тебя посадили». «А за что меня сажать?» «Ну за то, что ты ходишь жаловаться».
Я говорю: «Не надо меня никуда везти. Я домой поеду». В итоге он меня довез до дяди. И я остался у дяди.
По дороге, мы выезжали с района, и он такой: «Куришь?» Я говорю: «Нет». Он говорит: «Правильно». Пошел в магазин, купил мне два сырка. Он говорит: «Это для тебя».
В качестве извинений, я думаю [купил]. «Вот тебе, на, два сырка, и все будет чики-пуки».
Геннадий, имеет опыт задержания
«Они сказали правду. Но правду в каком плане? Они и себя не оговорили, и меня не обвинили. Я с ними разговаривал. Говорю: «Ребят, вас уже система начинает давить, а вы еще даже никто. Вы простые граждане. Вам это надо?». И, кстати, много кто из них задумался, кроме одного».
Петр, имеет опыт заключения
«Со мной прекрасно все обращались. Всегда. У меня никаких претензий к ФСИН, МВД в плане удобства и т.д. Только те неудобства, которые сама система выстроила. У них есть определенный набор инструкций ДСП, за который им не выйти. И поэтому я всегда различала: где инструкции, а где люди. Безусловно, нет смысла конфликтовать с сотрудниками СИЗО, поскольку у них такая жизнь».
Алия, активистка, имеет опыт заключения
«Да те, которые проводили эти пытки, им же предоставили, что это террористы. Они же биороботы. Им сказали: «Террористы». Значит, террористы, все, и мы с ними будем делать то, что мы считаем нужным. Где там голову включать? Зачем?»
Вероника, участница фокус-групповой дискуссии
«Вы же слышали, была речь о том, что это указивка свыше. Когда им сверху дают приказ, что можно творить беспредел, они вытворяют, они не боятся, что они творят и что им что-то будет, потому что они знают, что их прикроют. Вот и все. Безнаказанность полнейшая. Они в своей системе, и никто против системы не попрет. Народное выражение – против системы не попрешь. Это именно тот случай».
Марина, участница фокус-групповой дискуссии
– Надо улучшать все, что можно, вокруг. И не следить ни за какими негативными новостями, чтобы не тратить свою энергию на что-то лишнее, а развиваться. Я вот так подытожил бы.
– Абсолютно согласна, потому что существует такая поговорка: хочешь изменить мир – начни с изменения себя. Поэтому не надо во все это лезть.
Руслан и Марина, участники фокус-групповой дискуссии
«Я спрашиваю: «Почему люди становятся такими злыми – сотрудники, администрация? Зачем они избивают? Зачем насилуют?» А он говорит, что «это как у вас, когда бунт идет, так и у нас – кураж». Он так сказал. «Просто, – говорит, – один начал, другой подхватил, третий, четвертый, и вся смена избивает одного». У них крыша едет настолько от этой системы, что они начинают и бутылки в задний проход пихать. А потом, когда они в себя приходят, они готовы просто в петлю лезть».
Петр, имеет опыт заключения
«Когда создается толпа, есть определенные психические явления, бесконтрольные. Как вам сказать, человек легче заводится. Есть понятие стадных инстинктов».
Элина, бывшая сотрудница МВД, психолог-криминалист
«Она рассказывает, как ее поймали. Девочке примерно 20-21 год, и она такая: «Они махали передо мной пакетом из «Пятерочки», сказали, что на меня его наденут. Я так испугалась, отдала им свой Айфон и сказала пароль». Это просто несерьезно. Когда общаешься с человеком серьезным, его пакетом, не испугаешь, его бутылкой не испугаешь. Понимаете? Серьезный человек, если его пугают насилием, понимает, что против него ничего нет. И поэтому можно наехать на какого-то щегла. Понимаете, вот так на него замахнуться, пару раз, лещей дать, прибить, поорать – он испугается и расскажет все. В данном случае с девочкой просто психологически поработали, перед ней помахали пакетами, сказали, что наденут. Все. Целеустремленный, принципиальный человек, который твердо стоит на своих позициях, и политических, и в личном плане, просто сказал бы: «Надевайте. И посмотрим, что дальше будет».
Матвей, бывший сотрудник МВД
«Думаю, туда люди, наверное, идут работать, может быть, из-за каких-то психологических травм, возможно, в детстве, которые не залечены».
Евгений, имеет опыт задержания
«В УФСИН идут работать только ущербные личности, маньяки и ущербные личности, обиженные на жизнь, которых в детстве обижали, били. Они пришли, чтоб теперь расквитаться. На людях отыграться. В основном там такие. В основном садисты, извращенцы, больные люди».
Вениамин, имеет опыт заключения
«Я начал разговаривать лично с начальником колонии, то есть здороваться с ним каждое утро <...> И вот мы с ним разговариваем и он говорит: «Знаешь, как мне сложно было принять это решение, чтобы завести ОМОН? Как я только с ними [заключенными] ни пытался разговаривать. Что я им только не предлагал – все не устраивает. Им уже ничего не надо, они ажиотаж подхватили». Я говорю: «Здесь я согласен, это ваше упущение. У вас здесь нет хорошего психолога». Не поверите, но после этого пришел первый хороший психолог, которого я вообще встретил. Я до сих пор с ним общаюсь».
Петр, имеет опыт заключения
«Любое место пугает человека. Допустим, ребенок идет в первый раз в пионерский лагерь. Ему страшно, ему непривычно, атмосфера непривычная. И бывает, что на первой же неделе дети просятся домой, просят их забрать. <...> В колонии то же самое. Когда человеку произносят приговор, человек очень этого пугается, потому что это незнакомая для него территория, он еще не знает, как себя вести, особенно когда человек в первый раз сюда попадает. И здесь такой момент, пока человек не адаптируется. Есть у нас, слава богу, храм, люди приходят в храм, плачут, почему тяжело как-то все. «Да, я понимаю, что я сама виновата, все равно от этого не легче». Но я всем всегда говорю: «Потерпи немного, потому что это состояние, которое тебе сейчас не привычно. Но если себя как-то проявишь, покажешь, то втянешься в коллектив, найдешь общий язык». Допустим, я попал в колонию. Какие у меня представления о колонии? Там меня могут обидеть, там будут надо мной издеваться, будут меня обижать. И когда я туда прихожу, естественно, я всего боюсь. Но там, допустим, есть психолог, который спрашивает: чем ты занимался, чем ты любишь заниматься. То есть там ищут, куда тебя направить, чтобы ты на что-то другое переключился».
Лука, священнослужитель
«[Допустим, вокруг вас] 2500 человек. Из них 500 выберется тех, кто будет за остальными надзирать. <...> Что сделать для того, чтобы эти 500 не били остальные 2000? Обучение какое-то пройти? Какое обучение, какие курсы помогут человеку, у которого нет базового интеллекта, базовых гуманитарных понятий? Базовые человеческие ценности в него просто не внесены. Знаете, как курсы женской самообороны, например: давай ты недельку походишь, ну две, месяц походишь на эти курсы женской самообороны и пойдешь к насильнику какому-то. Эти курсы – абсолютно чушь, как и все эти курсы для сотрудников ФСИН. Чтобы курсы смогли подействовать, нужна база. То есть, если женщина хочет отбиться от насильника действительно своими руками, ей нужно три-пять лет заниматься какими-то базовыми единоборствами, любой борьбой, любым ударным видом. А потом уже пойти и поучиться у мастеров».
Федор, правозащитник
Насилие в данной системе аргументации – это проблема психологического здоровья и слабости индивидов, причем как применяющих насилие, так и подвергающихся ему. Можно сказать, что эта система аргументации нивелирует значимость больших структурных проблем, сводит все до поломок в психике и поведении конкретных людей и не предлагает никаких структурных решений и преобразований.
«Если ты сталкиваешься с какими-то трудностями судьбы, то, во-первых, не нужно эмоционально реагировать, нужно их встретить с достоинством, с максимально холодной головой. То есть просто найти в себе силу духа и в моменте это пережить, минимизировать вредные последствия. То есть уйти от острого конфликта, не провоцировать, не раздражать другую сторону. Когда ситуация хотя бы в части нормализуется, вернуться к разговору и к обсуждению ситуации, и к попыткам ее решения уже в правовом поле».
Серафим, бывший сотрудник уголовного розыска, имеет опыт заключения
– Вы сейчас говорите про санкционированные или про несанкционированные митинги?
– Не бывает несанкционированных митингов.
– Бывает.
– По Конституции у нас есть свобода собраний, поэтому по факту могут собираться где угодно и как угодно. Потому что есть уже насилие… статья за несанкционированные митинги.
– Нет. Читайте закон. У нас митинги должны быть санкционированы, в городе Москве как минимум.
<...>
– Святослав говорит, что закон в целом есть закон, его надо выполнять; если он нам не нравится, нужно это как-то иначе решать, но все равно его выполнять, пока он есть. Правильно я поняла?
– Верно.
Святослав и Ирина, участники фокус-групповой дискуссии
«[Какое наказание должно быть тем, кто был неправ, если кто-то был неправ?] У нас же есть закон. Ну, а как я должен сказать, какое должно быть наказание? Я кто?»
Лука, священнослужитель
«Мы не можем это решать. Это только суд может решать. Нормальный».
Анастасия, участница фокус-групповой дискуссии
«[Действия правоохранителей, которые можно назвать пытками, – это] то, что прописано в Конвенции».
Мирон, правозащитник
«Деятельность членов ОНК не оплачивается. Она волонтерская, поэтому у членов ОНК нет никаких обязанностей. Если бы мы не хотели, мы бы никакие ни акты, ни заключения не писали и в журнале тоже не отмечались бы. Это все не обязанность. Обязанности члена ОНК минимальны. Каждый член ОНК, с моей точки зрения, сам определяет свои цели, потому что Федеральный закон «Об общественном контроле» и другой закон «Об основах общественного контроля» довольно широкий выбор возможных законных целей предполагает».
Василиса, бывший член ОНК
«Мы как граждане не имеем права на насильственное действие, если это не связано с угрозой нашей жизни. Мы тут связаны по рукам и ногам, закон есть закон, если мы не будем его соблюдать, кто тогда его будет соблюдать?»
Константин, участник фокус-групповой дискуссии
«Если отталкиваться от буквы закона, то... вы сами, наверное, можете понять, что это ненормально, если человека задержали и держат на территории подразделения, которое занимается охраной месторождения. В правовом государстве это нонсенс. Это просто что-то нереальное, такое невозможно, но [у нас] возможно».
Карим, брат без вести пропавшего после задержания
«Просто когда им говоришь, что у меня есть права, а у вас есть обязанности, и не путайте две разные вещи. Это у меня есть права, а вы обязаны. Я приехал в исправительное учреждение, где мне должны создать все условия для отбывания наказания. Если я буду нарушать условия отбывания наказания, тогда вы будете спрашивать, почему я нарушил, и тогда это будет нарушение».
Павел, имеет опыт заключения
«Был когда первый суд по мере пресечения, я уже на суде судье сказал, что я не виноват, меня били, пытали, у меня побои – ноги все синие и грудь вся синяя была, у меня ожог имелся на затылке, на щеке».
Даниил, имеет опыт заключения
«По веселой толпе я бы вызвал подкрепление с водометами и смыл всех. Совершены противоправные действия против сотрудников полиции, соответственно, у полиции есть право принять меры».
Андрей, участник фокус-групповой дискуссии
«Автозаки. Почему заключенных перевозят в автозаке? Почему-то это считается естественным. Я не считаю, что такая позиция правильная. Почему невиновный человек (в СИЗО они пока еще невиновны, до приговора) перевозится в какой-то «жесть-машине»?
Алия, активистка, имеет опыт заключения
«Самое элементарное. При задержании останавливается машина, сразу всех вытаскивают и мордой в пол. Это реальность, от этого никуда не уйти. Они не скажут: «Дайте, пожалуйста, мадам, Вашу ручку, я такой-то сотрудник, я хочу ощупать Ваши карманы». Ну, кто так скажет? Никто не говорит».
Кристина, мать задержанной
«Соответственно, я могу начальнику тюрьмы сказать: «А почему у вас нет, например, где питание для людей с тяжелыми хроническими заболеваниями?» Положено же по закону? Положено».
Серафим, бывший сотрудник уголовного розыска, имеет опыт заключения
«Сотрудники тоже, собственно, их не знают, относятся к ним как к опасным людям, и вообще такой контингент в этом полку, такая работа даже среди милиционеров считается дном дна. Люди, которые там работают, как правило, необразованные, не особо культурные, которые приехали в Москву ради того, чтобы получать чуть большую зарплату, чем у себя в регионе, живут в общежитиях и просто, как сказать, физическая сила какая-то тупая».
Владимир, правозащитник
Из таких суждений тем не менее неясно, какие именно профессиональные навыки должны запрещать насилие. Скорее, подразумевается общая культура общения. Нельзя сказать, что сами правоохранители совпадают во взглядах на профессию. Они по-разному описывают свое профессиональное кредо. В примере ниже Элина видит задачами правоохранителя поддержание порядка и заботу о благополучии граждан.«Граждане должны сохранять спокойствие, чувствовать себя в безопасности, чтобы они наслаждались праздником, чтобы у них все было хорошо. Понимаете? Зачем людей лишний раз пугать, запугивать? Пусть они занимаются своими делами, все чтоб хорошо у них было. <...> Те люди, которые здоровые, приходят в полицию из благородных побуждений, они хотят защищать людей от зла, восстанавливать порядок, социальную справедливость».
Элина, бывшая сотрудница МВД, психолог-криминалист
«Вы еще не забывайте, что мужчина – как бы воин. Если он нормально себя в этой ипостаси ощущает, то, естественно, при столкновениях у него все это работает. Главное – не зайти дальше».
Матвей, бывший сотрудник МВД
«В основном во ФСИН идут, чтобы получить что-то, потому что кто-то кого-то в жизни обидел. И сейчас мстит <...> Люди должны быть людьми своего дела. Вот, например, токарь идет на завод – он токарь. По призванию, проще говоря. А сейчас у нас идут во ФСИН по принуждению, либо [когда] деваться некуда <...> Есть населенные пункты с исправительными учреждениями. Все они работают кланами. Мама у него бухгалтер, папа в карауле, он инспектор, потом все меняются. Клановая система. Нельзя так. Уже просто корни пускают, идет круговая порука».
Павел, имеет опыт заключения
«Мой последний опыт был полгода назад: я потерял паспорт и восстанавливал его [в отделе МВД]. Там были двое мужчин, и кабинет этот занимался только выдачей паспортов. Не скажу, что это было прямо как-то очень грубо, но изначальная позиция была, что я пришел, мне что-то нужно, и все остальное происходящее – это мои проблемы. То есть в принципе, если даже сравнить с госуслугами в МФЦ, то там это все происходит аккуратно, тебе всегда объяснят, подскажут и пр. А здесь мне несколько раз пришлось переписывать документы, заполнять нужно было только черной гелевой ручкой, которую нужно было приносить с собой (на счастье, она была у меня). Спустя 20 минут я вышел оттуда (может быть больше, может быть 40), но при этом с крайне неприятными ощущениями».
Артем, участник фокус-групповой дискуссии
«Их не за что ненавидеть. Они в основном, в общем, делают свою работу, и делают нормально, сейчас по крайней мере. Любить их тоже, в общем, не за что. Они такие же служащие, как контролеры в метро, продавцы, кто угодно, обеспечивающие Интернет, телефонисты, телефонная компания».
Святослав, участник фокус-групповой дискуссии
«Украли велосипед из подъезда в 2014 камеры на подъезде есть на доме еще 2 до сих пор ищут пока не нашли велосипед Peugeot классный на дисковые гидро тормозах алюминий срезали противоугонку и кинули на лестничной площадке простоял после покупки всего 5 дней надежду не теряю думаю найдут а пока только одна звезда за прием заявления и проведение в теплом помещении отдела 2.5 часа».
«В нашем дворе, постоянно кутеж пьянья после 21:00, звонила не раз с жалобами но все обходилось игнором! Совсем не хотят работать менты!»
«Поймали на улице в пивом. Доставили в отделение. Оформили, выписали штраф 500 рублей, буквально минут 15 посидел и то не в клетке, а около дежурки на стуле. Попросил сделать копию бумаг на штраф, все без проблем сделали, вежливо общались. Всегда бы так».
«Научите общаться своих сотрудников. А то как дикари».
Отзывы на ОВД «Братеево» на «Яндекс.Картах»
«Я ему и сказала: «Вы чего сидите как в баре? У Вас поведение, как будто Вы в баре сидите, пиво попиваете и со мной беседуете». «Вообще-то, я Вас не вызывал. Вы сами пришли». Я говорю: «А меня не надо вызывать, я сама прихожу. Я сюда хожу уже 2,5 года как к себе на работу, заставляю вас работать. Я плачу налоги государству». «Не знаю, какому государству Вы платите какие налоги. Я получаю смешную зарплату. Как Вы думаете, следователи хотят работать за 30 тыс.?» Я говорю: «Я не пришла сюда с Вами обсуждать вашу зарплату, и хотят ли ваши следователи работать за 30 тыс. Я говорю вам то, что я хочу. Я требую от вас расследования уголовного дела по убийству моего сына. Я плачу государству налоги не для того, чтобы такие, как Вы сидели, “яйца раскатывали” по креслу, так со мной разговаривали, так сидели передо мной. Мне неприятно, что Вы так сидите передо мной и раскачиваетесь, на кресле катаетесь и в игры играете спокойно. Это не поведение исполняющего обязанности».
Анна, мать убитого правоохранителями
«Я бы немножко, конечно, по-своему работала. Я бы комплексный подход использовала <...> у нас задача – быть единообразными. Если ты такой весь выдающийся, тебе не дадут проявиться, потому что будешь сильно отличаться от всех остальных».
Элина, бывшая сотрудница МВД, психолог-криминалист
«В этот момент там был генерал, или кто он там… начальник этой полиции. Ему, значит, звонили из корпуса, где заключенные все сидели, задержанные. Я слышал, как они по телефону ему кричат: «Они у нас стучат в стекла, трясут решетки. Что нам с ними делать? Я не понимаю. Их можно крутить, нельзя?». Видимо, ему звонил участковый обычный. Тот говорил ему: «Слушай, ну разберись с ситуацией, ты полицейский или вообще кто? Если будут плохо себя вести, крути их нафиг всех в автозак куда-нибудь, чтобы бардака не было».
Василий, имеет опыт задержания
«В представлениях граждан полицейский – это супермен, это человек бесстрашный. Это человек, который молниеносно принимает самостоятельное решение, который не по протоколу работает, не по алгоритму, а именно исходя из целесообразности, правильности, корректности своих действий и решений на месте. Это человек доброжелательный, у которого есть, знаете, такая нотка сервиса, который имеет чистую, красивую, грамотную речь. К нему подошел человек, он ему с улыбкой вежливо ответил, радостно помог. Конечно, изнутри взгляд совершенно другой. Изнутри это на все готовый, выходящий по выходным, праздникам человек, который даже на инвалидном кресле приедет на работу. Это тот, кто беспрекословно выполняет все, даже самые маразматические приказы своего руководства. Это тот, кто просто неубиваемый абсолютно. И тот, кто абсолютно податлив. Тот, кто дает механизму работать по привычке, даже если это старая ржавая машина».
Элина, бывшая сотрудница МВД, психолог-криминалист
«У тебя долг, тебе надо его доставить, тебе надо его задержать, он не хочет, он тебе противодействует, ты его предупреждаешь, после этого применяешь приемы при задержании, если этого не хватает, если видишь, что он продолжает сопротивление, может продолжить сопротивление, может скрыться, может причинить вред, надеваешь наручники и т.д.»
Матвей, бывший сотрудник МВД
«Нормальный опер – это тот, кто в течение трех минут может человека раскачать несколько раз без физического насилия, без ничего, просто на эмоциях».
Матвей, бывший сотрудник МВД
«Обращаться куда-то за помощью, особенно в полицию, это неприемлемо, ты должен все свои проблемы решать сам, причем посредством того, что у тебя есть. Руки, нож, пистолет – неважно. Может быть, в Москве или Питере культ силы уже ушел, но в провинциях он процветает».
Алексей, участник фокус-групповой дискуссии
«Можно я добавлю по поводу культа насилия, я могу на своем личном опыте сказать по поводу поликлиник. <...> У меня сложилось абсолютно стойкое впечатление, что в поликлинике люди должны на тебя орать. Я, честно говоря, это связывала пока именно с возрастом своим, типа я стала постарше, поэтому на меня боятся кричать, а когда ты маленький ребенок… Мне кажется, что у нас есть такой момент, что на человека беззащитного больше кричат».
Оксана, участница фокус-групповой дискуссии
«Я считаю, правильно, что она [пострадавшая от избиения полицейскими] документы сфотографировала, но при этом неправильно то, как она себя вела. Человек был под алкоголем. Потому что полиции изначально было больше, и подобное сопротивление вызывает только агрессию, что она и получила. Может быть, так она попробовала бы с ними поговорить, хотя бы понять, куда везут ее ребенка изначально, попробовать наладить контакт, что вообще происходит. А она сразу пошла на агрессию, ничего не добилась в общем-то.
Оксана, участница фокус-групповой дискуссии
«Мы жили все-таки еще в старой идеологии, когда государство защищает каждого гражданина без исключения. Патерналистские моменты Советского Союза еще очень сильно были в головах».
Серафим, бывший сотрудник уголовного розыска, имеет опыт заключения
«Кроме набития кошельков у них еще есть, конечно, одна миссия. Это они оберегают этот режим. Политический. Силовыми методами. Это псы режима».
Вениамин, имеет опыт заключения
«Я слышал, что беспредел бывает, но я думал: «Наверное, маньяков, злодеев». А если ты простой нормальный человек оступился, попал туда, думаю – там все нормально».
Артур, имеет опыт заключения
«Я сама голову кому угодно разобью, но моего ребенка не трогай. Если я сочту нужным, я сама ее трону, но другому не позволю этого сделать».
Кристина, мать задержанной
«Сотрудница полиции: Е***утые вы. Вы е-б*-н*-т*-е.
Задержанная: Меня мужчина при вас избивает, и я е***утая, да?
Сотрудница полиции: Да. ДА! Вы б***ь живете в этой стране».
Фрагмент расшифровки аудиозаписи из «Братеево»
«Я не знаю, как вежливо перефразировать фразу «всем все пофиг». Примерно так: никто не задумывается об этом. Потому что если есть какая-то накатанная колея, то по ней и ездят. Да, автозак – это еще с темой «воронков» по ночам. <...> И Москалькова, которая говорит: «Ох, автозаки с кондиционерами!» У меня нет претензий к Москальковой, у нее погоны на плечах, и я понимаю, что она человек системы. У нее нет других вариантов, кроме как сказать, что кондиционер в автозаке – это хорошо. А почему вообще автозак? Ей в принципе такая мысль не может прийти в голову. Поэтому просветительская деятельность – это самое главное. Я хочу, чтобы люди удивлялись, видя человека в наручниках и автозаки на улице. Как раньше наказание кнутами и водить по улицам голым в перьях, это такая же дикость. И наручники, и автозаки».
Алия, активистка, имеет опыт заключения
«С любимыми людьми так особо не хочется поступать. Мне же их жалко. А с другими людьми тоже не хочется, они же тоже чьи-то любимые люди».
Алена, участница фокус-групповой дискуссии
«Просто они над нами смеются как хотят. То есть они – люди, мы – не люди. Мы так, отбросы общества. Вот, что меня смущает. Они ведут себя погано, честно сказать. Там начальник ехидничает, смеется. То есть мы уже не люди. Да, мы бедно живем, у нас нет дома, ничего. Если у нас дома нет, то, значит, над нами можно издеваться».
Мария, мать задержанного
«Это жажда публичного унижения, и это их точно не делает никакими ни смельчаками, ни героями тем более. Это делает их варварами. А видите ли, в чем дело: в нашей стране до сих пор используются варварские методы воспитания. У нас до сих пор бьют детей в семьях, а это преступление. Просто это такое же преступление, как когда муж лупит свою жену».
Элина, бывшая сотрудница МВД, психолог-криминалист
«[Соблюдает закон всегда] младший состав. Нормальные человеческие [законы]. Душа у человека. Когда просишь его что-нибудь, он тебе: «Ладно, на». Просто просьбу выполнить. Надо тебе попить, к примеру… Надо мне письмо отправить, а почтовый ящик он подойдет, ключом откроет. А другой скажет: «Не положено». Как не положено?! Я не на зоне, я свободный человек по закону. Почему я не могу сказать? Например, в санчасть не могу за таблетками или посудой сходить. «Не положено!» И все. Вот хотя бы эти вещи соблюдали».
Артур, имеет опыт заключения
<...> Я говорю: «Начальник тюрьмы, ну неужели, Иван Иваныч, вам это интересно, вам это нужно?». Он говорит: «Мне денег же не дают». Я говорю: «Так понятно, что не дают. У нас никогда денег не дают, их нужно брать всегда». Я говорю: «Ну, сколько вы рапортов написали за последний год с просьбой выделить вам деньги на обеспечение тех требований, которые к вам предъявляет закон?»
Серафим, бывший сотрудник уголовного розыска, имеет опыт заключения
«Есть мораль, я так считаю, она выше. И внутри, например, уже есть какой-то выбор человека. Хорошо, мы занимаем одну позицию, они занимают другую позицию, но мораль-то выше! <...> То есть, если ты за Путина и за это мнение, тебе это не дает никакого права бить человека, который стоит по другую сторону, если даже он, правда, какой-то плохой, он что-то там не то делает. Нет! Это все равно тебе не дает права бить человека или же производить какое-то насилие над ним. Это выше этого! Собственно говоря, так и зарождаются войны, нацизм. Если так рассуждать, что, если они – не люди, как мы решили, то мы можем с ними делать все, что хотим. Нет! Если мы их даже не считаем за людей, либо у нас с ними расходятся очень важные моменты, они все равно люди со своим мнением, а мы с другим мнением, и мы не можем как-то над ними издеваться или бить. Мораль выше, я так считаю».
Оксана, участница фокус-групповой дискуссии
«Если ты человек в погонах, ты должен людям помогать, помогать, а не так вот делать. Я не знаю, как таким людям объяснить что-то. Вот ты милиционер, у тебя тоже семья, ты должен пример показывать нашим мальчишкам. Да, ребятишки, вы неправильно что-то сделали, но не так же вот, например издеваться, чтобы бить по коленкам, по ушам или еще что-то. Это неправильно. Ну избили парней – все, нормально, дурь свою сбросили и нормально, как короли ходят. Это что, нормально что ли? Это, конечно, ненормально».
Мария, мать задержанного
«Вот моральная деградация и пошла. Ты умом понимаешь, что человек не виноват, но надо спасать дело. Надо спасать честь мундира. Это сплошь и рядом, к сожалению. И нужно обладать большим мужеством, чтобы сказать: «Я пришел к выводу о невиновности этого человека, его надо освобождать, его надо реабилитировать».
Борис, адвокат, бывший сотрудник МВД
«В ИК был человек, начальник ЕПКТ непосредственно, который со мной вместе, как говорится, пайку ломал, и один последний патрон у нас с ним был, мы в один бушлат укутывались. Но в режим он, значит, меня забивал бейсбольной битой. А когда начальник убежал, он остался в колонии. «Пашк, ты прости меня, ты пойми». Я говорю: «Как я тебя могу понять?». «Приказ был, начальник». «Причем тут приказ? Ты, прежде всего, человек. И ты делаешь выбор сам». Мы сами делаем свой выбор, как нам жить.<...> Тебя никто не заставляет. Когда на тот свет мы придем, нам всем зададут один вопрос: почему ты так поступил? Ты не скажешь, что меня заставил он. Тебе зададут правильный вопрос: почему [именно] ты так поступил? То есть ты сам должен делать выбор. И вот это прежде всего должно быть».
Павел, имеет опыт заключения